Пожиратели падали

А еще такое мне рассказывали, — проговорил Фокин, опорожняя (неизвестно какую по счету) рюмку водки.

Застолье протекало по обычному для всех культурных пьянок сценарию: началось с коньяка и тостов после каждой рюмки, а продолжилось, как и подобает, водкой безо всяких тостов и с частыми отлучками в сортир то одного то другого участника торжества, посвященного двадцативосьмилетней годовщине Петра Федорова, двоюродного брата Ивана Фокина, тамады и заводилы, который, несмотря на обилие выпитого, по-прежнему веселил компанию всяческими байками.

И что же тебе еще такого рассказывали? — осведомилась Марина, молоденькая учительница английского языка, которой только занимательные истории Ивана не давали впасть в пьяное забытье. Фокин ей нравился, и она всячески старалась показать ему это, но тщетно: Иван не обращал на скромную преподавательницу никакого внимания и беззастенчиво клеился к Шуре, даме более видной, но, к его глубокому сожалению, совершенно по отношению к нему равнодушной. (Его очень огорчали ее отказы, когда он звал ее в соседнюю комнату, чтобы кое-что там ей показать.) Остальные дамы, присутствовавшие на банкете, были с кавалерами и основным их занятием был надзор за своими дражайшими, дабы те не принялись ухлестывать за Шурой или Мариной.

Итак, наверное, многие из вас знают Васю Соева?

Соева? — переспросил Витя, самый интеллигентный и мало пьющий из всей компании. — Как же не знать: он недавно новую тачку купил. Где только денег взял? Это вместо той-то развалюхи, что у него была. Неужто налохматил столько своим частным извозом?

Тесть помог, не иначе, — отозвалась Оля, Витина подруга, красота которой для людей, достаточно близко ее знавших, затушевывалась ее вздорностью и страстью к сплетням. (Хотя с Витей они как-то уживались и ссорились не чаще семи раз в неделю.) — Как же, всем известно, что он промышлял какими-то темными делишками. У него, поди, денег куры не клюют.

Может, и помог, не знаю, — ответил Фокин. — С тестем его я не знаком, да и не в тесте дело.

Вы так и будете тут Соеву и его родственникам кости перемывать? — не выдержала Марина. — Ты, Ваня, помнится, что-то рассказать интересное хотел?

—Ну, вот, слушайте. Короче, когда еще у Соева была старая тачка, и он на ней калымил, произошла с ним такая странная история...

Что за история? — встряла Оля.

Да не бухти, дай человеку рассказать, — одернул ее Витя. Оля метнула в своего приятеля испепеляющий взгляд, однако ничего не сказала. Иван продолжал:

Как-то раз поздно ночью он вез цыган. Как он мне рассказывал, была середина июля, весь день палило солнце, но к вечеру набежали тучи, хотя дождь и не пошел. Но духотища стояла страшенная. Да еще этих цыган отвозил черти куда: в кирсараи... Цыгане вонючие, да еще сам он вспотел, ну... нетрудно представить, что может чувствовать человек в такой чудный вечер.

А что такое кирсараи? — спросила Марина.

Улицу Монетную знаешь? — ответил за Фокина хозяин.

Да, длиннющая такая, начинается почти в центре, а потом мимо каких-то заводов, бараков идет...

Ну да, — сказал Иван. — Мимо бараков. Вот их кирсараями и называют. Только я немного неточно сказал: Соев вез цыган за кирсараи; там маленький поселочек с частными домишками есть. Поселку этому, наверное, лет сто будет. Домишки все в землю вросли. Так вот, то ли цыгане там снимали одну из халуп, а, может, и не снимали, а просто так жили. Кто их разберет? Как они Соеву сообщили, они торговали на рынке, хотя чем торговали, не сказали.

И что, цыгане устроили черную мессу? — ехидно спросила Шура. — Все фокинские россказни она воспринимала как дешевую болтовню никчемного шута. Впрочем, Фокин, увлеченный рассказом, ехидства в ее вопросе не заметил.

Нет, он высадил цыган, развернулся и поехал домой.

Да, очень занимательная история, — фыркнула Шура.

Да я еще и не рассказывал ничего, — обиделся Иван. — Сейчас уже и до дела дойду.

Итак?

Итак, поехал он, значит, обратно по Монетной улице, вдруг видит, тетка какая-то голосует.

Ведьма, не иначе, — усмехнулась Оля.

Да, она была похожа на ведьму, — Фокин решил не реагировать на издевательские реплики дам. — Соев говорит костлявая такая, в белой кофте; она под фонарем стояла, так что он ее сумел разглядеть довольно хорошо. Ну, он сначала хотел мимо проехать, да только смотрит: в руке у нее бумажка. Сотенная!

Глаз-алмаз у твоего Соева, — подала голос молчавшая доселе Света. (Ее кавалер, автослесарь Петя, мирно посапывал в кресле и, судя по блаженной улыбке на лице, видел во сне что-то хорошее.)

Я же сказал, она под фонарем стояла. А глаз... действительно, алмаз, я бы, наверное, и не заметил бы этого стольника.

И что же, — удивился Витя, — на этой улице Монетной возле кирсараев и фонари имеются?

Не знаю, — ответил Ваня. — Выходит, имеются. Сам-то я не проверял.

Мог бы и проверить для правдоподобия, — не удержалась от шпильки Шура. Фокин хотел что-то ответить, но в последний момент передумал.

И что же дальше было? — спросила Марина.

Ну, Соев остановился и старуху подобрал. Она протянула ему стольник и просипела что-то вроде:

“Сдачи не надо.”

Если честно, Соев и не собирался давать никакой сдачи, но такая бабкина реплика прибавила ему хорошего настроения, и весь этот район кирсараев перестал казаться внезапно осчастливленному водителю столь мерзким, каким казался сначала.

“Куда едем, бабушка?” — ласково спросил он.

“Ты езжай пока прямо, сынок, я тебе скажу, куда дальше,” — отозвалась старуха.

Так и ехали. Сначала по Монетной, потом повернули на Большой проспект, миновали центр, потом — по улице Героев Социалистического Соревнования...

Ты по карте покажи, чтобы подоходчивей, — заметила Шура.

Давай карту, покажу, — не смутился Иван.

Девушка не нашлась, что ответить.

Долго они так колесили. Потом углубились куда-то в парк и вдруг... Соев увидел, что проселочная дорога, по которой они ехали, упирается в кладбищенские ворота. Он долго не мог понять, что это за путь, по которому они ехали последние десять минут: он, как таксист, должен был знать город, как свои пять пальцев, и, действительно, знал его неплохо. Но тут... Он и раньше бывал на этом кладбище, но, насколько помнил, туда вела совершенно другая дорога. И подходила она к воротам не со стороны парка (через который движение вообще было запрещено), а со стороны, совершенно ему противоположной.

“Это кладбище?” — спросил Соев. Бедняге стало не по себе. Впрочем, под ложечкой у него начало сосать уже давно, когда они покинули известные ему улицы и стали петлять по закоулкам, совершенно ему не знакомым или знакомым весьма смутно.

“Да,” — отозвалась бабка. — “Вот и приехали, сынок. Жди меня, я скоро вернусь.”

“Ждать?” — голос Соева дрожал. — “Но мы не договаривались...”

“Подождешь!” — ответила бабка и так взглянула на несчастного таксиста, что он покрылся холодным потом, и, несмотря на духоту, мелко затрясся всем телом.

“Подождешь, я заплатила тебе достаточно. И не вздумай уехать!”

Такой простой и очевидной мысли у Соева почему-то даже не возникло. Сейчас он только проклинал себя за то, что соблазнился легким заработком и думал, что не стоил этот поганый стольник таких переживаний. Но выбор был сделан.

Старуха исчезла за воротами. Кладбище было старое, долгое время на нем не хоронили вовсе, и только в последние годы погребальные процессии вновь потянулись к нему через эти ржавые, всегда открытые настежь ворота. Хоронить-то вновь разрешили, но вот порядок навести было все как-то недосуг.

Соев ждал. Старухи не было. Прошло десять минут... Пятнадцать. Соев сидел, тупо глядя перед собой, и постепенно в нем пробуждалось какое-то нездоровое любопытство. Сначала оно не шло дальше праздного вопроса о том, что может старуха делать в такую позднь на кладбище, потом ему захотелось посмотреть, чем же бабка там занимается среди могил, и это желание все больше и больше его захватывало. И что самое странное: несмотря на то, что, как он мне сам говорил, у него все поджилки тряслись, мысль о том, чтобы смотаться прочь, в голову ему не приходила, словно последней своей фразой старуха его заколдовала, отвратив от этого предательского по отношению к ней поступка. А желание посмотреть, что же делается на кладбище, росло... И Соев не мог ему противится. Он вышел из машины, пересек поляну перед воротами и вошел на кладбище...

На кладбище было тихо и темно. Соев остановился в замешательстве. Дорожек и узких тропинок между могилами было, насколько он помнил, великое множество, так что и днем немудрено было заплутать. Тем более теперь, ночью, да еще когда небо затянуто облаками, так что даже луна не помощник... Он уже собирался вернуться к машине, как вдруг тучи разошлись немного и в прорехе показалась луна.

“Черт побери,” — подумал, глядя на зловещий желтый диск, Соев. — “Надо же так влипнуть: оказаться, мало того, что на кладбище, так еще и в полнолуние.”

И, словно в ответ на такую его мысль в глубине кладбища вдруг загорелся синеватый огонек.

“Что это?” — подумал Соев и пошел на огонь.

Разумом он понимал, что делать ему здесь совершенно нечего и надо рвать когти, и лучше бы ему быть дома в объятиях любимой супруги... Однако ноги, вопреки воле хозяина, влекли его в глубь кладбища.

Узки и многочисленны тропинки на кладбище и вьются они самым причудливым образом, так что немудрено споткнуться и упасть, напоровшись животом на острые железные прутья ограды, но Соев успешно миновал подобные ловушки, невольно воздвигнутые родственниками усопших, и вскоре очутился у самого источника света.

Если быть точным, никакого источника света не было. Было лишь мертвенное синеватое сияние, ни откуда не исходившее, обволакивавшее, словно пеленой, пространство вокруг одной свежеразрытой могилы...

От того, что Соев увидел, у него подступил комок к горлу. Он хотел бежать, но его ноги неумолимо влекли вперед своего обладателя. Вася увидел старуху, свою недавнюю пассажирку. Она низко склонилась над открытым гробом с еще сохранившейся красной обивкой. Крышка валялась тут же, на холмике извлеченной из могилы земли. Лица старухи Соев не видел, но он отчетливо слышал чавканье! Старуха пожирала мертвеца!

То ли ветка хрустнула у него под ногой, то ли старуха почувствовала его приближение, но она подняла голову от гроба и посмотрела на Соева. В неестественном синюшном свете лицо ее было ужасно. Из ее рта торчало что-то изжелта-красное, и несчастный таксист с ужасом подумал, что это кусок мертвецкой плоти.

“Вы-вы-вы,” — начал он. Язык его заплетался. — “Вы ели, да?”

“Да, ела,” — прохрипела старуха, проглатывая кусок. Из ее костлявого тела раздалось утробное рычание. — “Что-то больно долго ты, сынок, шел, я устала тебя ждать. Присоединяйся.”

“Что? Я... Да я...”

“ПРИСОЕДИНЯЙСЯ!!!”

На нетвердых ногах, больше ему не подчинявшихся, с отсутствующим взглядом, Соев направился к старухе...

“Вася, просыпайся! Вася! Да проснись же ты, наконец! Да что же с тобой?! ВАСЯ!!!”

Татьяна, жена Соева, трясла мужа за плечо, пытаясь разбудить. Тщетно. Тогда она сходила на кухню, набрала ковш холодной воды и вылила на голову мужа. Тот дернулся и вскочил. Взгляд его был страшен, настолько страшен, что Татьяна шарахнулась в сторону. Ковшик упал на пол и со звоном закатился под кровать. Постепенно взгляд Соева прояснился. Видя это, жена подошла к нему и, выуживая ковшик из-под кровати, проговорила:

“Ну, что же это такое? Ты же всю подушку изжевал, а простынь... Я только вчера свежую постелила. Взрослый же человек, постыдился бы хоть...”

Иван замолчал. Все смотрели на него, даже Шура. Даже автослесарь Петя, только что, видимо, проснувшийся и, будучи не в состоянии понять со сна, что происходит, тупо пялился на замолчавшего рассказчика. Наконец, Шура открыла рот, и по ехидному выражению лица можно было сразу догадаться, что она хочет сказать какую-то колкость. Но Фокин, опередив ее, неожиданно заговорил снова:

Тем бы все и кончилось, если бы не одно “но”. Дело в том, что все заработанные и налохмаченные деньги Соев всегда отдавал жене. И правильно делал, потому что деньги в его руках были подобны воде в ладонях: и не заметишь, как выльется. Ну так вот: все его друзья знали об этом и, если просили в долг, то не у него, а у его жены. Но как-то раз, через день приблизительно после того чудного сна, его друг, Женя Возгов, который тоже занимался извозом, крупно влетел: пьяный, решил покататься. Ну, словили его; машину — на стоянку, а Жене выкупать. Как назло, денег у него было так мало, что и на буханку хлеба не хватило бы: на днях прокуролесил все. Он у всех назанимал, но все равно стольника не хватало. А тут как раз Соев ему попался. Ну, Возгов к нему и привязался: дай стольник и все тут. Достал бедного Васю. Так достал, что стал Соев демонстративно выворачивать карманы. И тут... Он хорошо помнил, в какой карман положил банкноту, данную ему старухой, и вот теперь, размахивая перед Женей руками, внезапно залез в него... И, побледнев, извлек оттуда новенькую хрустящую сотенную бумажку.