Процесс литературного творчества обладает способностью отражать семиотические и психологические универсалии, существующие в той или иной национальной традиции в виде идей, не всегда осознаваемых и сформулированных. В другой традиции, будучи выражены в ней явно и очевидно, эти универсалии предстают в виде когнитивных и поведенческих моделей, структура которых поддается наблюдению и описанию.

Одна из таких моделей, иудейская по своему происхождению и существу, получившая последовательное и наглядное воплощение в русской литературе XIX-XX столетий и наиболее полное - в поэме Гоголя "Мертвые души", будет предметом данного рассмотрения.

Это модель Иакова. Модель соперничества двух братьев, первенства младшего, его бегства, скитаний и, наконец, обретения - в нем, через него, народом отца своего (Израиля) и душой (отца, Израиля, Иакова), обретение народа своего в себе. Модель трансцендентальная и экзистенциональная по своему характеру: обретение Самости "эго" через единение с Б-гом (богоборчество Иакова) и обретение смысла существования через продолжение себя в народе своем (народе Израиля). Модель этноустанавливающая и креативная: создание, возникновение национального "эго" - его души и "тела" в отце (Иакове) и земле своей, земле обетования (земле Израиля).

Модель эта, следовательно, соответствует стадии оформления национального самосознания, и потому рассмотрение её трансформаций в контексте русской ментальности может быть показательно.

"И молился Ицхак Б-гу о жене своей, так как она была бездетна, и Б-г ответил ему, и зачала Ривка, жена его. И толкались сыновья в утробе её, и сказала она: "Если так, зачем же я молилась?

И пошла вопросить Б-га. И сказал ей Б-г: "Два племени в чреве твоем, и два народа разойдутся из лона твоего, и народ народа сильнее будет, и старший будет служить младшему." (Брейшит, 25:21-23)

Интересующую нас модель составляют следующие признаки: два в одном, два одно, старшее / младшее, служение (раб / господин), оборачивание (старший становится подчиненным и младшим, младший главенствует, первенствует).

Родившиеся близнецы, братья Эйсав и Иаков, по своему внешнему облику, роду занятий, характеру, противоположны. Эйсав красный, покрытый шерстью, грубый, прямой, простодушный, охотник за дичью.

Ему свойственны некоторая импульсивность и непосредственность, непривязанность к дому, неприверженность своему родовому (жёны-иноземки), обобщаемые как козлиность (гора Сеир, на иврите "козел", а также "волосатый, косматый",- полученная Эйсавом-Эдомом во владение). Иаков гладкий, тонкий, нежный, мягкий, пастырь стад. Ему свойственны хитрость, лукавство, предприимчивость, расчетливость.

Он знает, чего хочет, и настойчиво стремится к этому. В поисках жены отправляется в дом отца матери своей, к Лавану, не огорчая родителей иноземками в доме. Отец (Ицхак) любит жизнелюбивого и дикого старшего (Эйсава) за то, что тот охотник. Мать (Ривка) предпочитает Иакова, младшего, за его мягкость и гладкость.

Между братьями существует соперничество, борьба за первенство, инициатором которой, как младший, становится Иаков. Выменяв сначала себе право первородства у старшего, а затем, в результате обмана, получив предназачавшееся тому благословение отца, Иаков оказывается перед необходимостью спасаться бегством от брата, ищущего его убить. Круг первой фазы модели Иакова заканчивается. Его отмечают любовь матери, покорность ее воле и нелюбовь отца, соперничество с братом, предприимчивость, получение благословения отца вопреки намерению последнего, торжество над братом (желанное первенство) и бегство из дома отца. Смысл этой фазы, следовательно, может быть определен в результате как одоление - приобщение к родовому отца и уход.

Вторая фаза для Иакова представляет собой путешествие (бегство от брата), поиск жены, отрабатывание (на пастве в доме Лавана) и накапливание (рождение сыновей, обретение стад и имущества). По смыслу, если первая фаза была приобщением к отцовскому родовому через получение благословления, то вторая, воплощая идею отрабатывания в доме дяди, брата матери, становится погружением в материнское родовое, заканчивающееся получением наследства (сыновья и богатство).

Третья фаза - отделение от среды родового матери (уход от Лавана, разделение с ним) и переход к своему родовому через возвращение и встречу с этим своим родовым в лице брата (Эйсава, переход через Иабок) и умирающего теперь отца, возвращение в землю отца.

Четвертая фаза - закрепление, обретение своего родового, дома, земли и стад, работа, расширение и накопление богатства, появление потомков (рождение сыновей сыновей).

Пятая фаза - утрата (своего родового) во внешнем, в видимом мире, на этой земле, - "смерть" Йосефа для Иакова, самого любимого и наследника, потеря его для своего родового (продажа в рабство, в Египет), страх и опасность потерять с ним и Бениамина, второго после него и самого младшего.

Шестая фаза - уход, покидание дома, земли, бегство от голода в этой, своей земле, отправление со всем своим домом, имуществом и переход в Египет, в землю не-своего, землю рабства для своего родового и четырёх поколений потомков своих, в землю мёртвую, фактически "на тот свет" для себя, к Йосефу, своему родовому мёртвому, питающему и поддерживающему. Шестая фаза представляет собой, таким образом, трансформацию, преобразование своего родового в мёртвом, преображение его для обновления и возрождения в дальнейшем: жизнь через смерть.

Седьмая, последняя фаза для Иакова, это собственно смерть, смерть его в земле не-своей, в Египте, и возвращение, но как мертвое, в землю обетования, в Ханаан, смерть-прерывание и остановка (идея и смысл дня седьмого), значение которых состоит в необходимости закрепления достигнутого, в достижении через смерть, в невидимом, того, что откроется, станет возможным и явным для видимого лишь впоследствии.

Для понимания затронутой нами темы, и применительно к русской литературе в её развитии после Гоголя, важно ещё одно концептологическое основание иудаизма: противоположение души живой душам мертвым (и спящим). В контексте и традиции русской литературы это понятие трансформируется. Так же, как, впрочем, и модель Иакова во всех ее составляющих. Что вполне естественно и неизбежно: характер и вид такой трансформации (таких трансформаций) и должен служить тем типологическим основанием, по которому можно понять, представить раскрывающийся и развивающийся смысл эксплицируемой мировоззренческой "российской" идеи в сопоставлении ее с исходной концептологемой, объяснить себе отражаемый в русской литературной традиции, постигаемый ею смысл российского национального "становления", поскольку именно это, этноустанавливающий креатив, и представляет собой основу рассматриваемой модели Иакова.

Душа живая противополагается в иудаизме душе мертвой по основанию связи с питающим, оживляющим ее первоисточником, источником света, началом начал, со своим родовым, приобщенным к своему трансцендентному, связанным с ним неразрывной, "животной", "телесной" связью. Душа живая, иными словами, это та душа человеческая, которая связана с народом своим (Израилем) и Б-гом своим, составляя с ними неразрывное целое, являясь частью его. Душа спящая - та, которая такой связи не чувствует, не осознает, утратила ее как бы для себя, но всегда может восстановить, "проснувшись". Душа мертвая - это выключенная из своего родового и трансцендентного целого, потерявшая, утратившая связь с ним, оторванная и исключенная из пространства света и первоисточника.

В русской литературе противопоставление души живые / души мертвые очень активно, но смысл его состоит в другом. Душа живая - это душа активная, предприимчивая и ищущая, душа человека, стремящегося к чему-нибудь, одушевленного, охваченного какой-то идеей, деятельностью. Это предприниматель, делец, комбинатор, человек не довольный, желающий перемен, преобразований, противопоставляющий себя мертвой, застойной среде и ей нередко противопоставленный (по этому признаку едва ли не противоположное пониманию душе живой иудаизма), чуждый ей, состоящей, соответственно, из душ мертвых - людей пассивных, ничего не ищущих, ни к чему не стремящихся, довольных всем и удовлетворяющихся тем, что их окружает.

Душа живая в русской литературе соответствует, таким образом, той идее, которая заложена в рассмотренной модели Иакова, и под углом зрения воплощения, трансформации для себя этой модели может быть проанализирована.

Первая такая "живая" душа, последовательно и наиболее полно проигрывающая на себе модель Иакова, Чичиков в его стремлении стать помещиком, обогатиться, добиться статуса, стать чем-то в этой среде никчемных и мертвых, уснувших душ. Противостоит ему, его оппонент и соперник, его Эйсав - Ноздрёв, с его прыщущей, лезущей шерстью жизненностью и энергией, непосредственностью и грубостью, страстью к игре (охоте). Ноздрёв, в конечном счёте, оказывается причиной падения Чичикова, разоблачения его, добавляя к сходству желание лезть с поцелуями при повторной встрече (переход у Иабока, когда Иаков целует и обнимает

Эйсава, называя при этом его господином, а себя рабом). Ноздрёв "был оттолкнут со своими безешками", у Чичикова не промелькнуло ни малейшего желания посчитать его "господином своим", принизиться перед ним, напротив, и это также было одной из причин разоблачения Чичикова задетым и оскорбленным Ноздрёвым: переход через Иабок, повторная встреча с соперником, для рассматриваемой модели очень опасны, чреваты падением, гибелью.

Модель Чичикова в ее составляющих представляется следующим образом:

1) получение наставления от отца (своего рода "благословления", приобщение к роду отца);

2) погружение, отрабатывание (на службе отечеству - мужское матери, родина-мать, материнское родовое);

3) переход - путешествие, Чичиков в новом качестве, в его отделении от питавшей "среды", человек без прошлого, отказавшийся от него, ищущий новое, на пути к его обретению (основное пространство действия в тексте поэмы);

4) неудавшееся обретение;

5) разоблачения - утрата без обладания до того, утрата самой возможности, крах иллюзий;

6) уход в "Египет", в "яму", тюрьму (яма и рабство Йосефа), трансформация в мертвом, но без обретения. 7-го нет.

Сама модель предстает существенно трансформированной, утратив главное - то, во имя чего; она не трансцендентна и экзистенциональна в ином значении, это отнюдь не модель этноустанавливающего креатива, и вообще не креативная, а статусная модель, идеей которой становится не преобразование и возрождение в новом, а в старом получение нового для себя, более высокого и значимого положения, места. Налицо подмена и замещение, тем самым инфляция и искажение смысла: чичиковский смысл рассматриваемой модели может быть интерпретирован в совершенно ином ключе - живое, пытаясь получить выгоду, пользу из мертвого, терпит крах, ибо мертвое не достаток.

Модель Бендера, великого комбинатора, тоже живой души по сравнению с мертвыми душами "бывших" и Кисой, его оппонентом, его Эйсавом (тема мертвого, в романе заявлена напрямую: похоронное бюро "Безенчук" и "Нимфы", Киса - работник загса, фиксирующий смерть),- выглядит следующим образом:

1) приобщение к родовому отца (заявление о своем происхождении - сын турецкоподданного и некоторая гордость этим, скрываемое, вуалируемое таким комбинаторским и ехидным образом еврейское происхождение);

2) не совсем удачное погружение в материнское родовое (намеки на темное прошлое, стремление отрабатывать, но каким-то сомнительным, не одобряемым образом, фактически уйти, увильнуть от подобной необходимости);

3) переход-возвращение (в город, в котором он раньше жил и ушел из которого, встреча с Эйсавом-Кисой);

4) попытки обретения - с Кисой и через него себе его достояния, собственности, наследства тещи (для Бендера - как компенсация неудавшейся фазы 2-й);

5) утрата не-своего, для Остапа становящаяся равной смерти: Воробьянинов убивает его - мертвое убивает живое, мертвое живо, живое мертво, - таков трагический и суровый финал осознания советской, 20-х годов, действительности. Сюда же добавить мечты Остапа об эмиграции (Рио, попытки неудачного пересечения румынской границы) - как проекция, опять-таки искаженная, замещенная, не состоявшейся фазы 6-й.

Модель Бабичева из "Зависти" Ю. Олеши:

1) очевидное сразу первенство над братом;

2) погружение в материнское родовое - удачное отрабатывание на благо отечества;

3) переход в новое качество-состояние с обретением неограниченных новых возможностей для себя (революция и социализм для Бабичева);

4) сомнительное обретение своего, фактически добровольный отказ от него в посвящении делу и подмена его футболистом, занимающим место бабичевского наследника (на которое неудачно рассчитывает завидующий Кавалеров - подмененный Йосеф);

5) "утрата" того, что отнюдь не имелось, от чего отказались сознательно и добровольно (уход Кавалерова, оставление Бабичева). И смысл - бесплодие усилий, мертвое, обезличенное, обездуховленное живое ничего не рождает, ему нет и не может быть продолжения.

Проекции рассматриваемой модели в русской литературе весьма существенны, можно даже сказать, органично присущи ей. Это и Чистяков В. Нарежного с его похождениями, "Проселочные дороги" Д. Григоровича, Чацкий (vs. Репетилов), Онегин (vs. Ленский), Печорин (vs. Грушницкий), Базаров (vs. Кирсанов), герои "Войны и мира", "Живой труп" Толстого, "Поединок" Куприна, "Два капитана", "Великий завистник" Каверина, "Русский лес" Леонова, проза 50-70 годов в ее переосмыслении духовного и бездуховного, "живых и мертвых" российской действительности, их противостояния и соперничества, одоления одними и краха других.

Трансформации и смысл модели в контексте развития русской литературы дают возможность понять некоторые национальные и психологические особенности российской идеологии и ментальности.