Чем, собственно говоря, является баня? Вопрос, казалось бы, несколько праздный, но отнюдь не простой, как может представиться на первый взгляд.
Известно, что в бане моются, парятся (коль скоро речь о русской бане) и в бане веники. В баню еще посылают. Так же, как и в болото, и с тем же чувством.
Баня в мифологическом и ритуально-обрядовом отношении явление отнюдь не простое, даже прямо скажем, загадочное. Но не эта баня будет предметом нашего рассмотрения. А баня как лингвокультурный и ассоциативно-образный концептуальный феномен, как своего рода лексема некоего словаря языка сознания носителей русскоязычной ментальности.
Трудно, по правде сказать, отделить одно от другого. Линвгоэтнологический срез явления - может быть, вершина, а может быть, только проекция всего того, что данная этнокультура в себя целиком включает и куда неизбежно входят и мифологические, и ритуально-обрядовые, и фольклорные, и исторические, и социальные, и литературно-художественные, и собственно языковые ассоциации и представления. Но они все там, наслаиваясь, переплавляются и трансформируются, образуя нечто отдельно-собственное, некую "самость", чему и дадим условно название лингвоэтнологического.
Это как то, что далеко не всегда лежит на поверхности и сразу видно, но что составляет невидимую основу концептуального и эмоционального восприятия мира, его предметов, явлений, и отношения к ним, их ценностной и субъективной оценки. Основу также художественно-эстетического и мотивационно-чувственного, сенситивного отношения (сферы переживаний и ощущений) субъекта.
Чтобы отделить этот компонент от других, не утверждая при этом единственной достоверности найденного, поскольку возможны, по-видимому, и варианты и модификации интерпретирующего подхода к предмету, - попробуем поискать смысловое объединяющее ядро всех бань как лингвокультурных русскоязычных феноменов, которое обладало бы некоей объясняющей силой, удовлетворяющей некоторое представительное их число.
Определив, пускай хотя бы только в виде постановки вопроса, попробуем его сопоставить с компонентами мифологическим, обрядово-ритуальным, фольклорным, в самом общем, хотелось бы подчеркнуть, и приблизительном виде, с тем чтобы только увидеть такую возможность - как вероятность самостоятельного, отдельного существования.
Ассоциативно баня связана с идеей общественного мытья, горячего пара, и соответствующим этому - помещением (местом), состоянием, действием, временем.
Попробуем вывести на этой основе некое объединяющее смысловое ядро. Это должно быть нечто, что, называясь, в вербальных реализациях, вызывало бы некое общее представление о чем-то, что не сменяемо, что не такое, что сегодня одно, а завтра другое, и связано потому с бытовыми условиями в его исторических и социо-темпоральных проекциях.
Из четырех перечисленных составляющих помещение бани представляется внешним, и потому включающим все остальные. Открыв словари, в этом легко убедиться. Первым и объясняющим словом будет "помещение", "строение или покой".
Три значения данного слова в четырехтомном "Словаре русского языка" [10, c. 60] - "специальное помещение", "мытье в таком помещении" и перен. "строгий выговор" - соответствуют в своей очередности идее пространства, действия и состояния, минуя, не отражая идею времени, и отнюдь не случайно, по-видимому, поскольку время бани представляется категорией не наглядной.
Однако не отраженное в семантемах время для бани весьма существенно. Посещают баню в определенные дни, существует понятие банный день или банные дни - день или дни в неделю, когда ходят в баню, или дни, по которым баня работает или бани бывают открыты. В течение дня баня имеет смены, первая и вторая, возможно третья. Баня имеет часы работы - с такого-то по такое-то, иногда (если баня одна), то это часы мужские и женские. Календарно, в течение года, есть также время и дни, в которые необходимо всеобщее и повсеместное посещение бани (перед большими праздниками).
Баня, следовательно, имеет все категориальные признаки ритуального действа, связанные с проекциями пространства, действия, (переживаемого в тот момент и после него) состояния и времени. И будучи ритуальным, и действом, баня имеет общественно-коммуникативный, преобразующий и воздействующий смысл и характер. Вопрос, очевидно, в том, какой и на что воздействующий.
Ритуально баня (чтоб не рассматривать этот вопрос подробно), связываясь с омовением-очищением, отмечает собой и предшествует переходу в новое состояние, в новую жизнь, жизнь после жизни - rites de passage: свадьба, смерть, роды (омовение новорожденного и роженицы) и исцеление.
Баней встречают гостя. Пришедший с дороги, знакомец и незнакомец, вначале ведется в баню, а там уже кормится: в сказках Попарь меня, накорми меня, а тогда и спрашивай (имя, кто я, что я, откуда, зачем и т. п.).
Баня отмечает собой - и ему соответствует - состояние маргинальное, воплощая надежду на лучшее в переходе (армия, тюрьма, лагеря): "Протопи ты мне баньку по-белому, Я от белого пару отвык" (Вл. Высоцкий), с четко осознаваемой, ярко выраженной идеей освобождения-очищения - "И хлещу я березовым веничком по наследию прошлых времен".
Мотивы эти отражены и в художественной литературе, в так называемых репрезентативных текстах - текстах, репрезентирующих этнокультуру. Чехов, Зощенко, Маяковский - каждый по-своему передали некое общее представление о бане, о том, что она есть для общественного сознания, чем для него является. Безусловно, для всех троих баня и ее обстоятельства - только повод для постановки других задач, более важных, чем просто обыденное мытье. У Маяковского в пьесе "Баня" собственно бани так даже намека нет - действие происходит в общественном учреждении.
Однако не это предмет рассмотрения, а то, что мотивирует художественно воплощаемый образ бани, явный, показанный (Чехов и Зощенко) или скрытый, внутренний, проводимый только через одно название - образ-ассоциатив (Маяковский).
Не будет ошибкой, я думаю, если сказать, что во всех трех текстах баня представлена как общественное мытье. У Маяковского мытье это не является, правда, предметом изображения, но общественный характер его отсутствующего ни малейших сомнений не вызывает, есть и мотивы бани, о которых собственно речь, при отсутствии ее самой (без бани). Сам автор так объяснил заглавие: "Что такое "Баня"? Кого она моет?" "Баня" моет (просто стирает) бюрократов" [4, с. 394].
"Мыть" ("мытье") и "кого" - существенно, а также, оказывается "стирать" ("тереть").
В этой идее - кого, для кого, на кого (рассчитана, предназначена), как ни странно на первый взгляд, - казалось бы, так ли уж важно для бани, кого в ней моют? да всех, если по правде сказать, раз она общественная, - но в этом именно, как ни странно, и заключается наш искомый вопрос - о чем это баня, собственно, для этноязыкового сознания? В этом и состоит, оказывается, общественный смысл бани.
То, что, может быть, не существенно для бани в отношении денотативном, предметном, чтоб понять, что баня - не дом, хотя, может быть, с виду и дом, то оказывается очень существенным для понимания ее как явления ментального, этнологического, как знак, лингвистический знак культуры.
Обобщая по-своему, в нужном и избранном нами ключе, можно было б сказать, что все три текста о бане - Чехова, Зощенко, Маяковского, - собственно говоря о том, кого в ней моют, а также, невидимо, но ощутимо-невыраженно, кто в ней моет. Кто хозяин бани, фактически, и по-разному, и иными словами.
Все три бани появляются на переходе - в предчувствии и ощущении, с присутствующим явно мотивом (Чехов) или по ясно осознанном и очевидном факте (Зощенко, Маяковский) общественной головомойки. Вокруг и по поводу производящихся и происходящих общественных перемен, смысл которых, по-видимому, в очищении и обновлении устоев в сторону, вроде бы, равных и справедливых начал.
Все три бани - об иллюзорности банного равенства, в котором все только по виду равны, потому что (как перед Б-гом) голы, и мокры, как нарожденные, и трутся, стирают(ся), моются, вроде бы очищаясь (но перед кем?). "Говею я теперь и грех мне осуждать, ваше благородие, но не могу не выразить вам по совести. Пущай меня Бог простит за осуждения мои, но…" [12, c. 17] - и далее смысл в этом но, поскольку весь смысл как раз и состоит в осуждении.
И, наконец, все три бани, фактически, о доминации, доминировании, субординации, о том, кто над кем, кто сверху, а кто внизу, на какой кто полке, кто хозяин, а кто подчиненный, слуга, как оно все так устроено несправедливо и дурно, скверно, а отнюдь не о (псевдо)демократическом равенстве всех перед всеми и очищении - своей собственной и с ней мировой души.
Можно сделать вывод, что баня - это суд и чистилище, где всех о(б)суждают и трут, но при этом не очищают, очищения не происходит, поскольку суд это человеческий, и потому субъективный и несправедливый.
Противопоставление Божественного и человеческого в устоях бани воплощено и в пословице - Свет (т.е. Божий) не баня, на всех места будет - вариант: не семерым только место. (Т.е. в бане - не всем. Кто такие, в этой связи, и почему именно семеро?)
Баня, следовательно, связывается с идеей места - обладания местом, приобретения места, распределением мест, рассаживанием по местам. Крещеный на полок, не крещеный с полка (под полок), - говорили, влезая на полок в бане. А выходя из бани, оставляли на полке ведро и веник для "хозяина" (банника), приговаривая "Тебе, баня, на стояние, а нам на здоровье"..
"В бане" Чехова и первая часть рассказа (I) и вторая (II) часть начинаются четким обозначением-представлением социального места, с идеей верха и низа, субординации и доминации:
"- Эй ты, фигура! - крикнул толстый, белотелый господин, завидев в тумане высокого и тощего человека с жиденькой бородкой…" (I)
"- Удивляюсь я, как это ваша дочь, при всей своей красоте и невинном поведении, не вышла до сих пор замуж! - сказал Никодим Егорыч Потычкин, полезая на верхнюю полку." (II)
Толстый, белотелый и господин, с одной стороны, и - фигура, тощий и человек, с жиденькой (бородкой), с другой (I).
Верхняя полка, а также фуражка при лысой голове и на голом теле (как знак чего-то, какой-то отмеченности, форменности и обладания местом), безапелляционно-беспардонный вопрос - одного и - "маленький старичок с тонкими синими ножками", который "пожал плечами" и по фамилии Пешкин (ср. Потычкин у первого), - другого, его собеседника, представляющего себя в таком виде:
"- А потому она не вышла, что характером меня Бог обидел. Смирен я и кроток очень, Никодим Егорыч, а нынче кротостью ничего не возьмешь." (II)
Обидел (Бог) и кроток, и - кротостью ничего не возьмешь, - как идеи обделенности, обойденности и (не)получения, (не)приобретения, (не)обладания, (не)достижения в общественном, социальном и материальном смысле.
"Баня" Зощенко - о распределении и обслуживании, о том, кто кому и что должен.
"Баня" Зощенко - о номерках и мучениях голого человека в очищающем банном раю, в котором есть вещи, которые надо. "Ходить надо", "шайку надо" ("Без шайки какое же мытье? Грех один."), с трудом добыв шайку, сесть надо ("стоя мыться - какое же мытье? Грех один.").
В которой снова, во второй, в третий раз - "раздеваться надо", чтоб что-нибудь свое получить, чтобы просто впустили.
В которой, уходя, номерки надо не потерять, а то не получишь свое же белье и одежду.
В которой его все равно тебе подменяют.
В которой все всё требуют и ничего за так "не дают".
В которой - одни ничего не имеют, при толчее (шайки своей, куда сесть), а другие - сидят и даже по три шайки имеют. И в которой, поэтому, единственный выход и единственная возможность - украсть, а чтоб и у тебя не украли, нельзя мечтать и зевать.
В которой не только что моются - "стирка самосильно идет" и "брызжут, дьяволы", и потому "Только, скажем, вымылся - опять грязный." "И шум такой стоит от стирки - мыться неохота. Не слышишь, куда мыло трешь." [3, c. 108]
В которой те, кто служить и следить за порядком вещей и при входе приставлены (банщики), на деле - "за дырками не приставлены", зато номерок твой требуют, которого нет и не может быть ("голому человеку куда номерки деть?"); выдают тебе твое что-то или же не выдают; пускают тебя или же не пускают - по усмотрению, - т.е. тобой помыкают и тобой же, фактически, руководят.
Они - у кормила и при распределении твоих "благ", становящихся при твоем входе в баню уже не твоими, а общими и представляющих потому предмет отчуждения - от тебя как свободно распоряжающегося ими владельца.
"Баня" у Маяковского - место по управлению временем, учреждение по определению (и распределению) - "бюро по отбору и переброске в коммунистический век".
Место, где принимают решения и решают вопросы - кому быть, а кому не быть, кому ехать, кому оставаться, кто первый, а кто второй, кто начальник (главначпупс - главный начальник по управлению согласованием, Победоносиков), кто подчиненный, кто секретарь (и потому он - Оптимистенко, поскольку будет при всяком начальнике и при всяком режиме).
Где есть просители, очередь, на все готовый всегда репортер (со скороспелой фамилией Моментальников), свой режиссер (от которого мало что зависит и который должен попросту "своевременно" исполнять указания сверху).
Где под дирижирующим руководством разыгрывается бодро-приподнятый оптимистический и "воображаемый" спектакль с тяжелой и твердой идеей "Кто был ничем, тот станет всем":
- с "воображаемыми рабочими массами", которые сбивают "невидимой киркой видимой рукой невидимый уголь" (где ничего и ничем, иными словами, на деле не добывается, но вкладывается реально при этом тяжелый, до пота, изнеможения, эксплуатируемый вхолостую, на ветер, труд),
- где "танцуют" "с видом классового превосходства" с "воображаемыми дамой", обнимаемой "невидимой рукой" и пьют "воображаемое шампанское",
- где выбирают играющего свободу - по признаку, чтоб "обращение подходящее", а равенство - поскольку "всё равно, кому играть", а братство - поскольку "другие чувства вы всё равно не вызовете",
- где подымают "воображаемым призывом воображаемые массы", зато "заражают всех" вполне реальным "энтузиазмом", "симулируя воображаемый подъем",
- где соблазняют "воображаемым богатством танцующих дам", а те должны отказываться "резким движением левой руки",
- где "воображаемые рабочие массы" восстают символически, зато "капитал" - издыхает эффектно", "красиво падая" и "в красочных судорогах",
- где всё воображаемое, все только вроде бы, понарошку и якобы - "Ставьте якобы рабочие ноги на якобы свергнутый якобы капитал." , но при этом Свобода, равенство и братство - должны симулировать "железную поступь рабочих когорт" и делать улыбку, "как будто радуетесь", -
- и всё это для завершения в "отдохновенной пантомиме на тему
Баня, следовательно, - только кажущийся обратным и перевернутым мир и социум, вроде бы как обратный общественный, социальный устрой, на деле - попросту голый и неприкрытый, но тот же самый, - без драпировки, купюр и одежд.
Сама обманчивость, видимость бани видима и обманчива. Что, до дьявола и у дьявола, она, эта баня, есть и кто ей, такой, хозяин?
Это вопрос вопросов.
В бане и в баню - подглядывают, и баня может являть при этом не только кровавое, но и непристойно-вульгарное, просто гадкое и похабное зрелище, объявляя не то, что видишь и кажется, как то, что есть, а - то, что есть, как видишь и кажется. Недаром сюжеты с баней столь любимы, древни и популярны в русской порнографической литературе.
Баня - всегда открытие (изобретение коварной машины времени Чудакова - В.В. Маяковский), переворачивающее, по виду, все наоборот, с ног на голову, а на деле попросту расставляющее все по местам (для кого - и распределяющее по ним).
Баня - это почти как сортир, куда ходят по признаку пола, объявить, показать свой пол и посмотреть на такой же другого. Мотив и былин, и баллад, и сказок.
Озабоченные сексуально подростки, мужчины, которые женщины, и мужчины-подглядыватели (за купающимися, трущими себя, обнаженными женщинами) - случается, смотрят и наблюдают в банях, прокрадываясь внутрь незаметно, повисая на окнах, иногда даже вламываясь туда и купальщиц до смерти и воплей пугая.
Обыденно-неприглядный и жалкий сюжет. Но он содержит традиционный, фольклорно-этнокультурный мотив открывания - объявления, узнавания видимо-невидимого в невидимо-кажущегося как видимое.
Кто и что в той (этой) видимой бане, куда заглядывают, - черти не черти, люди не люди, и что поставлено, и что там лежит, что положено, и что внутри происходит, и чем нагажено, - все это объявляется, и очень скоро, - если не сразу, то хотя бы к утру с полуночи, - и то, что могло быть, что думалось, но боялись, не верилось, не хотелось верить, то, оказывается, там и было, то оно самое там такое и есть.
А что оно, собственно, есть там такое?
Вот только некоторые из возможных, но очень типичных сюжетов:
"Одна девка безстрашная (орфография здесь и далее - оригинала) в баню пошла. "Я", - говорит, - "в ней рубаху сошью и назад вернусь". Пришла в баню, углей с собой взяла, а то ведь не видать ничего. Сидит и раздувает их. А полуночное время. Начала наскоро рубаху сметывать, смотрит, а в корчаге уголья маленькие чертенята раздувают и окола нея бегают. Она шьет себе, а они уж кругом обступили и гвоздики в подол вколачивают. Вот она и начала помаленку с себя рубаху спускать с сарафаном, спустила да в сшитой рубахе и выскочила из бани. Наутро взошли в баню, а там от сарафана одни клочья." [1, c. 381]
Казалось бы, могло показаться со страху только - не видать было ничего, время полуночное, и какой от угольев свет, да еще когда глаза шитьем заволочены, - выскочила. Ан нет, нисколько не показалось - от сарафана-то клочья остались, когда наутро в баню взошли. Видать-таки да, чертенята и были.
Для понимания традиционно-фольклорного смысла бани важно и то, казалось бы неожиданное, что в баню девка пошла рубаху сшить, и то, что туда и назад, и то, что наскоро начала рубаху сметывать, и что время было полуночное, и что чертенята бегали окола нея, что кругом обступили, и гвоздиками в подол вколачивают, и то, как она стала избавляться от них - с себя рубаху спускать с сарафаном, и помаленку, и то, что выскочила в сшитой рубахе из бани, оставив по себе сарафан, и что был он наутро найден разодранным в клочья.
Баня водит, блазнит, маячит, представляет что-то совсем другим, перекидывает, переделывает, вводит в обман. Баня связана с мертвыми, кладбищем (погостом), смертью, попом (попадьей). Мертвые в бане тоже сидят и водятся, сама ли смерть там обосновалась, ее ли прислужники и посланцы, черти ли чертенята или же люди? Не всегда разберешь, не всегда бывает сразу понятно: черти как люди могут себя вести, а люди - как черти.
Вот немного только таких историй из прошлого (выделим для очевидности в тексте курсивом важное):
"- Наша поповка, т.е. усадьба духовных лиц, находится в черте крестьянских строений; во всей поповке была только одна баня, у попа, да и та стояла от дворов на далеком расстоянии, на задах, ближе к полю; про эту баню ходили страшные слухи, что будто бы в полночь сюда приходили с погоста мертвецы, а погост от бани был не далеко; говорили также, что в ней пировали черти с ведьмами, отчего часто слышали шум, крики и хохот; говорили даже, что раз сам сатана был в бане и играл на дудке, а черти с ведьмами плясали и хохотали. Сам поп боялся топить баню ввечеру, а всегда парился в ней днем и то с двумя-тремя работниками; попадья же много лет не заглядывала в баню; жутко ей было. Поп хотел было разломать баню, не одному ж ему в ней мыться, да все откладывал; народ же говорил, что поп не ломает бани из-за боязни, что черти переберутся, пожалуй, еще ближе, прямо на потолок; правда ли это, нет ли, но так люди говорили. Однажды к попу приехали два его племянника, ребята молодые, учившиеся уже в семинарии, про чертей уже слышавшие, но хотя не прочно, а все-таки не веровавшие в их бытие. Узнав про слухи, что в бане их дядюшки водятся черти и всякая бесовщина молодцы племяннички собрали с дюжину смелых парней, вооружились что под руки попало и хотя с трепетом на сердце, а все-таки подошли к бане почти в полночь, и о диво из див! в бане огонь, шум и крик, и хохот; оробели наши смельчаки и пошли было назад, но почему-то остановились: голоса из бани послышались не бесовские, а вполне человеческие. Вооружившись смелостью, опять подходят и уже ясно слышат, что в бане люди, а не черти; дверь отперта настежь, табачный дымок выходит из нее; молодцы прямо к двери - и что же? Пять парней и столько же баб, а может быть и девиц, пьют преспокойно водочку, громко разговаривают и все в амурном настроении. Вышло, что не молодцы испугались уже, а компания, жаждущая любовных ощущений, пришла в неописанный ужас, сообразив не на шутку, что это мертвецы идут с погоста. Но скоро дело разъяснилось, и все пошли в разные стороны. Парни, пировавшие в бане, были узнаны, бабы тоже, и их долго после называли: парней - чертями, а баб - ведьмами. Дурные слухи про баню исчезли; "даже сама матушка попадья стала ходить в баню и расправлять свои косточки", говорили с тех пор крестьяне. А не приезжай к попу племянники, баню бы тот разломал, да и черти, пожалуй, переселились бы, если уж не к попу на потолок, то непременно в какой-нибудь сарайчик пустой на деревне." [1, с. 280-281]
Баня раскрепощает, снимает стеснения, таит в себе и предоставляет в нее попадающему возможность сбросить с себя ощущение неловкости и стыда, способствует пробуждению в человеке - может быть, его истинного, но скрываемого обычно лица, и уж во всяком случае жажду к любовным утехам и наслаждениям.
Может, поэтому вопрос о том, кто в бане и что действительно там происходит, не так легко разрешается, необходима определенная смелость, чтоб это выяснить, и что под силу бывает стороннему, приходящему, приезжающему лицу, а отнюдь не тому, кто ее хозяин и не его домашним.
В баню по одному стараются не ходить: поп ходил в нее с двумя-тремя работниками, и чем одному в ней мыться, предпочел бы ее разломать; молодцы идут к бане в полночь большой толпой, и застают, находят там большую компанию, не одного человека.
У находящихся и бывающих в бане невидимо наблюдается какая-то своя иерархия и свои перемены: там сидят и бывают разные - черти, ведьмы, чертенята, всякая бесовщина, сам сатана, мертвецы приходят с погоста. Есть и совсем другие.
И не всегда можно доподлинно распознать, кто же там в ней бывает и что там делает - пьет ли водочку и закусывает, шумит и пляшет, хохочет, ржет или кричит петухом, а может шьет, стирает, сдирает (кожу, шкуру), вбивает гвоздики и делает гроб?
Людей (парней и баб), побывавших в бане, которых приняли за чертей и ведьм, чертями и ведьмами потом называют.
Что за этим? Определение раскрывшейся в бане их сущности? Их в ней, т.е. в бане, возможной проекции-ипостаси как проявления-формы, одной из возможных и видимых форм? Средство ли оградить, защитить себя таким образом от действительной нечисти? Или знание, что они, т.е. черти и ведьмы, там всё же бывают, если они ими не есть, эти парни и девки?
Вера / неверие в это как-то всегда сомнительны и не прочны, равно как первое, так и второе. А вдруг, а все же, а может быть, там действительно кто-то и что-то такое есть? Всё слухи, слышанное, а виденное - совсем не верно. Из одной бани, да не одни вести, как по пословице, да не одни басни, - если еще по-другому.
Не даром и баня сама в диалектах, а также по-старому, звалась байна, байня - от слова баять, баить "говорить, болтать, беседовать, рассказывать, разговаривать, толковать".
И не было это, по-видимому, искажением слова баня, поскольку и банник, "хозяин бани", звался байно, байнушко, и баня еще по-другому - мовня, от юж. зап. мова "речь, молва", однокоренное к мол, молвить, молвь "говорённое; то, что все кругом говорят; слухи, рассказы, сплетни".
А от баять - и басни, и байки "рассказы, пустопорожняя болтовня, которой трудно дать веру" и - "колыбельные песни", ед. ч. байка также и "дудочка" (в приведенном рассказе сатана в бане на дудке играл, а черти плясали, - ср. в связи с этим плясать под чужую дудку, - уж не в бане ли?), и баян, и бай-бай, и бабай, баю-бай, баюкать, байкать, баюкала "тот, кто вгоняет в сон, усыпляет", баюкалка "колыбель, качалка, люлька", баиньки - все, иными словами, что связывается со сном, усыплением, укачиванием, смариванием, пестованием.
А баять - это также, если не основным образом, и "говорить то, что знаешь / не знаешь", баять правду / не правду / то, о чем думают, что это правда. В пословицах - Всяк правду знает, да не всяк правду бает. Лучше не бай, глазами мигай, будто смыслишь. Много знай, да мало бай. Бай, бай, да молви. Народ баит - а что, не знает. Деды наши баивали правду, а мы только поддакивать умеем. Давно то было баяно, что жена не барыня. Много баить не подобает.
И почему бы не быть бане-байне-мовне от баять, если в бане всегда беседы велись, и из бани - вести-басни-байки-сплетни потом разносились, и о ней, о бане самой, тоже всякое говорилось-баялось, и к тому модель в языке подобная есть: беседа - беседовать, а от этих слов и беседка - там, где обычно сидят и беседуют.
Всё это, может быть, и народная этимология, а может, переосмысление, а может, и совпадение, поскольку считается, баня в русском - церковнославянское, XI века (т.е. достаточно древнее), заимствование из итальянского bagno с тем же значением там, или же, по-другому, от народно-латинского baneum, что мало меняет картину, поскольку одно и то же, и где она одного корня с латинским balneum "баня, ванна" (бальнеологический курорт отсюда и бальнеология, что связано с исцелением в ваннах, источниках, грязях), от греческого balaneion (также - лечение, исцеление).
Есть и другие этимологии, выводящие баню от немецкого диалектного слова bahen со значением "парить, греть" и bad - собственно "баня", а также связывающие баню с польским banior "болото"[11, с. 121-122]. Большой был бы соблазн сопоставить и с польским bagno, чуть ли не прямо по буквам совпадающим с итальянским заимствованием, в русских диалектах багно - "болото, грязь" (ср. бальнеология). Но не в этом смысл поиска - не в этимологических, а культурологических связях и основаниях.
Связь болота и бани, как мест нечистых и тех, куда отправляют, - (Да) пошел ты (он, они) в болото / в баню, обнаруживает себя и как мотивация слов в жаргонах: словом болото в русском преступно-блатном жаргоне обозначается интересующая нас "баня", а также, что также не менее важно, и "беспорядок", и "менструация", - т.е. то, что связывается в сознании с нарушением, обращением, переворачиванием обычного, правильного, устроенного, установленного и - с кровью, течением, истечением, грязью.
Сама же баня в жаргонах обозначает "допрос", "избиение", "лезвие бритвы", - что, развивая значения от устроить баню и баня "выговор", - связывается с "разговором, беседой - под принуждением и с пристрастием, с пытанием-спрашиванием", с пытками, издевательством, резанием, тем самым и дальше, - с насильем, кровью - кровавой баней, с потусторонне-враждебным, бесовским, нечистым, с идеей смерти, убийства и умерщвления через сдирание (стирание, обдирание) шкуры с живого.
Тема страшных быличек и рассказов про баню:
"Муж с женой в баню пошли. Только муж помылся да и хочет идти, жену кличет, а та не хочет: легла на полок парится. Вдруг у окна чорт закричал по-павлиньему. Муж-то выбежал и вспомнил вдруг про жену, бежит назад, а уж его не пускает нечистый-то. (Как не вспомнить тут "Баню" Зощенко - с мотивом выйти, потом бежать, что-то забыв, назад, - ан второй раз уже не пускают?) Одну женину шкуру ему в окошко кинул. (Мотив снимаемой-снятой в бане, забытой, не возвращаемой / возвращенной своей / не своей одежды, рубахи, мыла, которым трут.) "Вот", - говорит, - твоя рожа, а вот - женина кожа!" [1, с. 381]
И что он кинул-то - рожу, кожу, шкуру (женину?), ее кожу в рожу? или рожей (маской, ряхой - ряженым маской-личиной, от рожа "маска") назвал? И кем жена была, если на ней была шкура? Не того ли же роду-племени, сама не из нечистых ли? Что, собственно, в бане было-то, что там произошло, и почему вдруг черт закричал по-павлиньему? Зачем ему надо было в бане в окно кричать? (Ср.: в павлиньих перьях, т.е. разряженный, ряженый, расфуфыренный - кто?, ни пава ни ворона, ворон в павлиньих перьях.)
Все эти вопросы почти без ответа, но смерть и сдирание шкуры с живого - они налицо.
Баня - это убийство и похороны:
"Один безстрашный тоже в баню пошел, да долго оттуда нейдет. Пошли к дверям звать его, а его не пускают. (Снова мотив зова, крика в баню, и - не пускают! - в баню не пускают и из бани не выпускают!) Стали вдруг стучать, а ему только больнее от этого. (Стук, причинение боли - кем только? тем, кто стучит в бане, или, напротив, тем, кто в баню стучит? может, надо было оставить как есть?) Зовут его, а он и говорит: "Вот", - говорит, "мне сейчас гроб делают". (Интересно - а кто?) И слышат снаружи, что в бане пилят и стругают, и топором стучат. (Стучат-таки!) Он кричит: "Вот теперь", говорит, - "заколачивают". (Известно чем - гвоздиками!) И слышно, как гвозди вбивают. (И все только - слышат снаружи, слышно, не видят, не видно там ничего!) Утром вошли, а он мертвый в гробу среди бани." [1, с. 381]
В бане одежда - гроб, то же, что гроб, деревянный костюм. И все-то так методично, спокойно, последовательно - как надо, как должно быть, описывается, одно за другим, в своей очередности, без паники, без возмущений, с покорством судьбе, без попыток освободиться, уйти, избавиться. По-деловому как-то и с чувством необходимости. Как комментированный, объясняемый ритуал, неизбежность - для тех, кто стоит снаружи, тем, кто сидит (или лежит?) там внутри.
Баня, однако, может быть и избавлением от смерти, и не сама баня, а тем (той?), кто в ней:
"Шли девки на малину, проходили погост. Увидали - лежат кости (Снова - погост и мертвые). А одна озорная и говорит:
- Кости, кости, приходите к нам в гости. (Мотив баня - гость, баня - для гостя, для мертвого, с той стороны.)
Ну на вечер в избу, где девки шили (снова - шили), и пришли парни. Незнакомые, неведомые, незнамо откуда. А все веселые, пряниками кормят, играют, дролятся. Вот одна девка в красный угол отошла, под икону стала и видит, что зубы у них железны, а в сапогах кости. Она и говорит:
- Девушки, я до ветру пойду.
А парни ее не пущают (опять - не пущают), она и говорит:
- Хоть косу дверьми прищемите, да пустите. (Возьмите что-нибудь - только дайте, сделайте, отпустите!)
Они ей косу прищемили, а она косу срезала, да бежать. А за ею уже погоня. Кости догоняют, съесть хотят. Забежала она в байну, заплакала, замолилося:
- Обдериха-матушка, спрячь меня. (Еще один персонаж бани - на сей раз женский, и матушка, и обдериха, - как положительный образ, ободрать, может быть, не так уж и плохо по результату?)
Обдериха ее и спрятала, камышком прикрыла, паром запарила. (Что она, собственно, с девкой, если по-настоящему, сделала? - камышком, и запарила?) Кости в байню вбежали, ан нет ничего. (Так и нет ничего - от девки-то!) Тут петух запел, они и рассыпались." [1, c. 385-386]
От чего избавила девку матушка-обдериха - от смерти как таковой или от того, чтоб быть съеденной? Может, для себя припасла она девку-то? Кому быть повешену, тот не потонет, и наоборот? По поверьям, леший не даст зверю съесть того, кого он себе предназначил. Не мотив ли соперничества нечистой силы между собой содержится в этой истории?
Да и камышек, и пар подозрительны:
"Про банника говорят, что он не любит того, кто позднее двенадцати часов моется в бане; если этот моющийся один в бане, то банник убивает его камнем; в противном случае он выжидает случая, когда тот один будет мыться после двенадцати часов." [1, с. 157]
Снова мотив одного, выжидания, двенадцати часов. Потому что "Говорят, что если охота увидеть черта в бане, надо зайти в нее в ночное время и, заступив одной ногой за порог (ср.: одной ногой в могиле), скинуть с шеи крест и положить его под пяту ноги. Жители не ходят в баню в третий пар, т.е. после двух раз мытья (ср.: банные смены, первая и вторая, мужская и женская, бывает и третья) безвыходно после каждого приготовления бани, потому что третий пар оставляется байнушку, который будто бы (снова - будто бы, вроде бы как, воображаемо-понарошку) тоже и моется, и парится. Иные оставляют для этого воду и веники." [1, с. 164]
Сам же "Банник (баенник, лазник, байник) - дух, живущий в бане, злой, появляется в облике маленького нагого человечка с радужными глазами. В нетопленой бане живёт всегда, пар выгоняет его ненадолго. Может погубить человека, моющегося в неурочное время (после полуночи). Сначала усыпляет (отсюда мотив баюканья-баянья, засыпания-смерти в бане), потом длинными и толстыми губами обволакивает рот и загоняет в грудную клетку горячий воздух. (Запаривает?) Умелые люди выгоняют его банным веником. Банник моется вместе с чертями, лешими, овинниками в четвёртую (здесь - в четвёртую) очередь, кто попадет им в это время - запарят. (Матушка-обдериха тоже девку паром запарила!) Если уж случилось - убегать надо задом наперёд." [8, с. 17] (Т.е. наоборот, обратно, вспять, перевернуто - как сам этот банный блазливый мир.)"
Не идея ли смерти как избавления - от другой какой смерти - содержится как возможность-реальность в бане? От смерти, в которой и при которой тебя едят и съедят, какие-то гадкие, отвратительные кости-гости с железо-каменными зубами и в сапогах? Уж лучше сразу - камушком по голове и в горячем пару удушиться-запариться (как заложиться, камнем упасть на дно?) - словно в баюканном, байканном, байном, баянном банном сне (это не шкуру сдирать), чем какие-то чтобы съели!
Банник, он же и лазник, от лазня "баня" - лезть, лазить, слазить, слезать (о коже, шкуре), шкуру сдирать, спускать и - полазник того же корня - мифологический персонаж святочных зимних игр, приходящий и воплощенный мертвец. Ср.: лаз и лазание - не на тот ли свет, через щель, дыру, отверстие перехода?
В бане есть и мотив наведения, напущения, наущения-порчи. Сам ли человек себя перекидывает и выбрыкивает в бане собой и собой - как рожей, маской, личиной и шкурой-кожей - играет, спуская, сдирая шкуру-одежду с себя? Или сдирает кожу-шкуру-маску свою - скорлупу? Или им кто руководит при этом, им водит, а он только пляшет под эту чужую дудку?
Известно только, что игры эти - игры-качания между жизнью и смертью, между тем и другим, в голом поле и на краю, и потому добром почти никогда не кончаются:
"Стояла у нас на Курмышке (в Симбирске)
баня в саду. Осталась после хозяйки умершей дочь-невеста. (Мотив свадьбы,
невесты - ср. в рассказе у Чехова) Все она об матери плакала. И пронесся
слух, что мать ей по ночам змеем летает. (Змей - кожу скидывает, змеиная
кожа) Прилетит это к полуночи и над трубой рассыплется. Похудела, бедная,
иссохла, ни с кем не говорила и все в полдни в баню ходила. (Двенадцать
часов - здесь полдень = там полночь) Стала за ней ея
тетка подсматривать, зачем это Душа в баню ходит. (Мотив подглядывания,
подсматривания в баню) Раз досмотрела и услыхала (слух-слышание
в бане, из бани), что она с матерью-покойницей (ср. мотив: банная
матушка, матушка-обдериха, что за матушка в бане, уж не покойница
ли, приходящая за семейным своим, поскольку банник, банные духи
- домашние духи, семейные, родовые, свои*?) говорит: "Не скажу, мамынька,
никому! (страх открывания банной баянной истины: Всяк правду
знает, да не всяк правду бает.) Я так рада, что ты ко мне ходишь".
Тетка тихонько отошла от бани, а Душа вернулась в горницу такая веселая,
такая бледная, ни кровинки в лице. "Ты, Дуня, не скрывай", - сказала ей
тетка, - "что видишься с матерью в бане".
_____________
* "Чтобы уяснить себе хоть
сколько нибудь значение баенника, позволю себе отметить, что обыкновенно
каждая семья имеет свою баню и реже встречаются, что две, три семьи складываются
вместе для постройки бани: поэтому каждый баенник является духом, имеющим
отношение главным образом лишь к той семье, которой баня принадлежит: он
является также, как и упомянутые выше домашние духи - духом семейным,
домашним.
Эта особенность баенников для каждой отдельной семьи является интересной и невольно рождается вопрос: не имеет ли представление о баеннике какой нибудь связи с культом предков, быть может там похороненных. Вопрос, который я решить не берусь." (Н.Н. Харузин, 1889 [1, с. 206-207])
Девка взглянула на нее и закричала недаровым матом (мотив перекидывания-порчи, вселения, говорения другим голосом, из нее, за кого-то, с криком - громким, не своим, не человеческим, резким голосом - по-павлиньему?): "Ты проклятая, меня извести хочешь, задушить хочешь!" (опять перекидывание-перенос - кто кого, в обратном порядке, должен и будет душить?) - "Ты не сердись, Дунюшка, я тебе с матерью видеться не запрещаю". Уговаривать ее принялись. Девка вдруг повеселела и все тетке рассказала. Как только она тетке все рассказала, в самую полночь девку мертвой нашли. Пошел слух (банный баянный), что Душу мать убила (матушка-обдериха?), и даже сама старуха-обмывальщица (мотив обмывания-мытья) говорила, что на груди у Души видела два пятна, словно они нарисованы (маска, грим, макияж, ряжение, рожа рисованная - все будто кажущееся и словно, мир воображаемого, баня-театр - у Маяковского и, кстати, у Зощенко в "Бане" постоянное, с уговариванием, "не в театре же"), точь-в-точь крылья ворона, а это значит мать-то в виде змея прилетала и дочь-то за то убила, что та тетке проговорилась. Сам я этого змея видел, как он Веригиным садом пролетал и над баней разсыпался. После смерти дочери дом и сад стались заброшены, окна в доме заколочены и никто не покупал, а место было хорошее. Все чего-то боялись. Играли раз в саду днем ребятишки и раз, играмши, распустили слух, что в бане видели чертей, банных анчуток, кикиморами что прозываются. (Распустили слух - и новые банные персонажи, анчутки банные, что кикиморы.) Мохнаты говорят, а голова-то гола (вспомним голую голову у Притычкина "В бане" Чехова), будто у татарчат, стонут… (и - новые издаваемые банные звуки) Стон в бане многие соседи слышали, особливо бабы да девки. И пошла про баню дурная молва (молвь - молва - мовня), и ходить садом ночью бояться…
Прошло с год время, стали о бане забывать. Вдруг оказия случилась, одну девушку выдавали замуж (баня - невеста - свадьба) на Курмышке: бедную нишенку за солдатика. (Солдат - служивый, сторонний, прохожий, странник, гость, не свой, себе не принадлежит, но в бане то видит, о чем другим невдомек, - мотив многих сказок. А девка - нищенка, бедная, нет у ней ничего. "В бане" Чехова - "нынче кротостью ничего не возьмешь".) На девишник баню истопили, пошли девки с невестой мыться, размывать ей усы (обряд такой свадебный, подготовка невесты к мужскому, браку), да из бани-то все нагишом и вышли в сад на дорогу и давай безобразничать и беситься: котора пляшет и поет, что есть голоса, похабшину, которы друг на дружке верхом ездиют, хоркают по-меренячьи… (Мотивы напущения-наваждения, вхождения-вселения, пляски, громкие голоса, похабщина, перекидывания, животные крики.)
Ну, их смирили, перехватили, отпоили молоком парным с медом. Неделю хворали, все жаловались на головную боль. Думали - девки белены объелись, смотрели - нигде не нашли, решили, что это анчутки над ними подыграли. Баста с тех пор эту баню топить. Да на ярмарку кто-то и вздумай ей воспользоваться. Один печник, слышь, кутила был …, сорви-голова такой - и пошел в нее первым. Поддал, помотал веник в пару, хвать - с него дождь льет, взглянул, а он в сосульках! Как бросит веник и с полка и хмыль нагишом домой. Прибежал в горницу в чем мать родила без стыда, без совести. "Теперь верю", - говорит, - "у вас черти в бане живут". - "Это тебе попричтилось, видно?" - "Чего попричтилось? Шут с ней и с баней вашей!" И рассказал. Сходили за его рубахой и штанами, а они все в лепетки разодраны. Так все и ахнули. С той поры баню забросили, а дом Веригиных, как кто не купит, с год поживет - покойник в семье. А как наступила весна, все видят, то утром, то в полдни, то вечером бегает по саду здоровенная нагая баба. (Еще один персонаж!) Бросятся с дубьем ее ловить - она убежит в баню. Ищут, ищут - нет! (В бане исчезают бесследно.) Так года четыре продолжалось. Купил дом плотник, сломал он и дом, и баню, все перебрал, и с того времени как рукой сняло." [1, с. 382-383]
Мотив открывания, выявления, обнаружения в бане часто связывается в русском фольклоре с попом, попадьей, поповскими дочерьми, с одной стороны, и солдатом, работником, батраком, с другой.
Поп идет в баню с девкой, тайком от попадьи, пошалить, с закуской и водкой, а батрак, забравшийся туда ночевать, за ним наблюдает. Поп делает над ней по-собачьи и лает, батрак, выскакивает из своего укрытия, поп убегает, оставляя рясу (одежду) и водку с закуской. [6, № 120 а]
Поп должен явиться в баню, где его ожидает барыня - с закуской и бутылкой вина, которые перед этим съел и выпил уже солдат, забравшийся туда ночевать. Тут появляются скатологические мотивы: "солдат долго не думал, все поел и выпил, потом взял на блюдо насрал, а в бутылку насцал и залег спать под полок." [6, с. 391] Под полок - т.е. на место банника, некрещеного, духа.
Барыня, долго попа дожидавшаяся и потерявшая уже терпение, называет попа "волосатым" и "чертом", поп раздевается, пробует вино и закуску "- Фу! - говорит. - Да это говно!" Барыня тоже пробует и приходит к такому же заключению, - "Видно, домовой над нами подшутить вздумал", - решает она.
После чего поп решает взять барыню - "как солдаты на ученьи делают" и с криком "Ура! Ура! За царя, за Русь святую!" - идет на барыню. И тут из укрытия с криком "Ура! Ура!", во все горло, выскакивает солдат, барыня с попом убегают, оставляя солдату "всю их одежу: и салоп, и рясу - все что только было" [6, с. 392]
Если поп - одураченный околпаченный волосатый черт, то солдат, по роли своей, выходит хозяин бани и банник, выскакивающий и пугающий и одежду себе их оставляющий?
Мотив угощения, гостинцев и прочего - съедобного, из еды, превращаемого в кал и помет, оказывающегося, на деле, "говном" (чем только в бане ни кормят!), характеризует пришельца, умершего, духа и мертвеца, приходящего с того света.
Прилетающий под видом огненного змея (тоже банно-печной, рассыпающийся над баней и в трубе персонаж) к своей подруге мертвец и ее в конце погубляющий приносит гостинцы ей, которые она кладет под подушку, оказывающиеся на деле овечьим и лошадиным пометом.
В бане проверяется пол - батрака или парня, - под видом работницы (по другому рассказу - монашенки) обработавшего до беременности трех поповских дочек-девиц (всех монашенок в девичьем монастыре).
Для чего матушка-попадья (игуменья) устраивает всем общую баню с осмотром. Хитрый парень привязывает свой орган назад, "к жопе клещиками" (струной), но в самый ответственный банный момент ему это не помогает: распалившийся орган вздымается, клещики выскакивают (струна лопается), попадью ударяют по брюху (игуменья получает "хуем по носу"), а герой, пользуясь замешательством, убегает. [6, с.396]
Другой, тоже весьма непристойный сюжет - "Поп с попадьей в бане" [6, с. 450-451], связан с отдиранием-избавлением (от камня, к которому примерзают задне-передним местом попадья и поп бородой, пытавшийся ей помочь, дуя снизу, и от волос - при своем избавлении): сбегаются мужики, поднятые набатом (по крику попа), думая, что баня горит, и застают попадью, восседающую недвижимо на камне, и попа, стоящего перед ней на коленях, принимаются их растаскивать и отдирают при этом от камня обоих, оставляя их без волос - попа без бороды, а матушку без соответствующих, названных в тексте "матерними".
Приходящие в баню, следовательно, думают и хотят доминировать и доминируют - вольно, невольно, - одни над другими, меняясь часто при этом своими видимо-доминирующими ролями.
Это основная, пожалуй, и отличительная черта посетителей и персонажей бани. Всех просмотренных баней. Это ядро и банная суть. С этой целью в баню идут и с этой целью, прямо ли, косвенно, в бане находятся. Те, кто думают, что всё решают и всеми руководят, и что от них все и вся зависят, в бане вдруг отдаются на милость и ласку руководимых, водимых, нередко при этом не ведая и не подозревая такого афронта и поворота событий сами. (Воистину "Кто был ничем, тот станет всем" по-настоящему банный, для "Бани", сюжет - "с цирком и фейерверком").
Баня как-то располагает, едва ли не каждого,
к роли хозяина. К желанию, раскрепостившись, сбросив с себя одежду
- предубеждений, препятствий, преград, неудач, предрассудков - и раскрыв
свою обычно скрываемую необычную, необыкновенную сущность и суть*,
показаться в ней (в бане и в сущности) в полной своей красе,
почувствовать, ощутить себя вдруг хозяином и господином - чьей-то жизни,
чьей-то судьбы, чьих-то жизней, желаний, пола, деяний, судеб. Чтобы дуть
на всех и в губу не дуть, - развязно-выскомерное А не пошли б
вы все в баню!
____________
* Любопытно, что "сущность,
суть" и "смысл" на преступно-блатном жаргоне - балота, болота -
удивительно совпадает с болотом, что в том же жаргоне имеет значением
"баня" [7, c. 23, 31]. Может быть, не случайно?
Располагает тех, кто приходит туда, чтоб его там мыли, терли, хлестали, били, и тех, кто приходит - мыть, тереть, хлестать или дуть. Потому что первые думают, что они хозяева положения, а другие - что они хозяева тел (и одежд) хозяев.
Кто важнее - начальник или его секретарь, который чувствует на деле себя начальником над своим начальником, и потому важнее его, потому что начальники могут сменяться, а секретарь один, и он решает, в конце концов, кого пускать, а кого не пускать (мотив "Бани" у Маяковского).
Исцеляющий в бане, ставящий в бане банки (кстати, слово того же корня, что баня; мотив "В бане" Чехова, он же цирульник, который "мозоли" его благородию "срезывал"), хлещущий веником, трущий спину, поддающий пар, - банщик и массажист, и вроде, по роли, служитель, - чувствует себя приобщенным и, облеченный доверием отданного в его распоряжение вышестоящим телом, тоже по-своему и ощутительно доминирует, берясь рассуждать, и учить, и высказываться о материях, о которых - не в бане, не перед голым телом, - говорить (по-банному баять) хозяину б вряд ли рискнул.
А материи эти всё те же, о том же - кто действительный, а кто мнимый хозяин жизни и каковы его, этого хозяина, иерархические, социальные ценности и критерии достижения, потому как "иной" и "образованный", а "похоронить не на что", "Все превзошел, депеши выдумывать может, а без мыла моется. Смотреть жалко!" [12, с. 17]
Владение хозяйским телом прочно и основательно вводит в обман, заставляя думать, что и душой - смыслом, сутью, "балотом" жизни, - он овладел.
О "высоких качествах души" не случайно напоминает ему с верхней полки "длинноволосый" "шкилет", которому - "всякий христианский ему разговор противен, все равно, как нечистому ладан" и которых "таких вот и любит нынешняя невеста" и которого - поскольку "с идеями", - поставить на место надо, сдать куда следует, очистить от этаких баню:
"Что-то умственное… Недаром на вас и волосья такие. Недаром! Мы всё это очень хорошо понимаем и сейчас вам покажем, какой вы человек есть. Пускай, ваше благородие, баночки на вас постоят, а я сейчас… Схожу только" [12, с. 18]
Но баня опять играет с очередным распорядителем общественной жизни коварную шутку - и "длинноволосый шкилет", которому "всякий христианский разговор противен, все равно, как нечистому ладан" оказывается на деле, по ощупывании его одежи и ряски, "духовной особой".
Доминация как идея заложена в самом смысле бани. Баня - это конец и начало, начало жизни (роды) и смерть, преобразующее и претворяющее (свадьба), меняющее тело (исцеление), - и следовательно, по наивно-обыденно-банному представлению, несомненно, и душу, смысл попадающих в нее тел и вещей.
Каждый в бане желает себя ощутить, если не самым ее хозяином, то на худой конец банным веником, потому что Веник в бане господин (или набольший); Веник в бане всем начальник; Банный веник и царя старше. А сама Баня мать вторая (мать родная) и Коли б не баня, все б мы пропали и Баня все правит; Баня все грехи смоет; Баня смоет, шайка сполоснет.
Принимаемые в бане решения, косвенно или прямо, касаясь жизни и смерти, приобщают невольно к чему-то высшему - к высшим сферам. Кто для кого баню топит и кто кому баню дает (задает), - не он ли и все решает?
Поскольку - Не холостому на женатого баню топить (баню топить - следовательно, уже приобщение, уже значимость, отмеченное и роль) и - Дам баню, что до новых веников не забудешь; Не поминай бани: есть веники и про тебя, - на каждого в бане управа найдется, и тот, кто с вениками, он-то всё это и определяет.
Четыре смены, четыре пара в бане - рождение (роды), исцеление, свадьба, смерть. Банник и черти - в четвертую (третью) смену моются.
Четыре категории бани как ритуала - место, действие, состояние, время, - которые, очевидно, с парами и сменами банными соотносятся.
И - семерым только место. Кто эти семеро? Радужные глаза у банника - семь цветов радуги. Радуга - мост, переправа, межа, граница (куда не впускают, а оттуда не выпускают), связующее верха и низа, сияющая дуга, - страж границ.
Семь элементов состава бани перечисляет Даль в своем словаре [2, с. 45]: калильная печь; полок с приступками и подголовьем, на котором парятся; лавки вокруг стен, на коих моются; чаны с горячею и холодною водою или краны для этого в стене; шайки для мытья и оката; вехотки (мочало) для мылки; веники (дубовые или березовые) для парки. "При порядочной бане есть передбанник, где раздеваются, отдыхают, запивают баню квасом ипр."
Каждый из этих семи элементов имеет свое назначение и свою проекцию в действии бани: давать жар (калильная печь); париться лежа, сидя на нем (полок); сидя мыться (лавки); вода, холодная и горячая, своего рода мертвая и живая, как исцеляющие в мотивах сказок (чаны и краны в стене); мыть, окатывать, споласкивать (шайки); мылить, тереть (вехотки, мочало); хлестать, бить, парить (веники).
Назначение и роли семи элементов состава бани значимы также и иерархически - как своего рода места во внутреннем локативе-социуме. Каждый из них управляет и от него зависит часть, доля, участие в общем действе.
Жар (горение бани, огненный змей) - пар - сидение-мытье - вода двух составов (холодная и горячая) и двух состояний (в чанах и кранах) - окат-ополаскивание - трение - битье (хлестание) организуют по-своему ритуально-действующий и установленный распорядок бани.
Семь, по сюжету сказки, богатырей-помощников героя - одаренных необычными видением, слухом, силой, скоростью, меткостью, легкими (способностью дуть) и быть невидимым, - не способности ли это, так или иначе себя объявившие также и в бане: подглядывание, слышание, сдирание кожи с живого, бегание (выбегание, выскакивание, вбегание в баню, вскакивание в нее), кидание, бросание предметов и попадание, дутье, вдувание и перекидывание, и - невидимость-видимость?
Не связаны ли необычные, необыкновенные умения семи Симеонов, призываемых царем и добывающих для него невесту, - всё воровать, дорогие вещи ковать, птицу стрелять на лету, плавать, смотреть и все видеть, корабли из чего попало делать (тяп-ляп - и вышел корабь), людей лечить (по другим вариантам также другие способности [5, № 145-147, 561]), - как-нибудь с этими семью элементами бани?
Вопросы, на которые можно было бы попытаться ответить после специального изучения материала, но над которыми можно в связи с баней задуматься.
И куда, собственно, отправляют, когда посылают в баню? Последовательность элементов деревенского топоса дом - баня - поле - мост через реку - лес и загадочное, когда зазывают - В баню, в баню, на простор [2, с. 45], - почти что не оставляют сомнений в том, что это что-то дающее (преобразующее) и открывающее, или же - открывающееся, но только неясно чем, какой своей стороной.
Социальные обстоятельства и условия стесненной квартирным вопросом, по определению Зощенко и Булгакова (если бы только им), номенклатурно-тоталитарной жизни сделали из бани символ отмеченной приобщенности к классу имеющих и имущих распорядителей и распределителей общественных мест (для сидения, лежания, стояния) и таких же "общественных" (когда-то и у кого-то экспроприированных и присвоенных) материальных благ.
Ими решаются привычно-банные коварно-предательские наушно-подсматриваемые вопросы жизни и смерти - кому и как и на что жить, а кому и как и за что умереть, за какую и чью лабазно-прекрасную жизнь.
Привычно-навязчивая их приобщенность по роли к бане сделала и из бани, самой, для них и у них, в среде них, предмет для распределения и там-обладания - Пошли в баню, заодно и помоемся (похабный намек-предложение, адресуемый женщинам или девушкам).
Пойти с начальником (или замхозом) в баню - да какая же дура откажется?! Там дают, там можно что-нибудь взамен тобой-обладания получить. После бани, конечно (как "После бала").
Комсомольско-партийный и административно-хозяйственный банно-сексуальный конюшенно-праздничный ажиотаж сменился другими по типу банями - финскими саунами, японскими газированными джакузи, - но смысл и дух самой бани остался. В бане дают и имеют, одни имеют, другие дают. И каждому внутренне хочется быть при этом хозяином бани, поскольку в ней - семерым только место, а баня отнюдь не свет.
Таковы мотивы и основания уголовно-партийно-номенклатурной социальной и поведенческой "правды", по-банному непосредственно-откровенной, голой и до цинизма бесстыдной.
Но всё-таки кто же такие возможные эти семеро, которым в бане только и место? Девки, бабы, барыни, беглые солдаты, работники, попы, попадьи и их дочки? Это, пожалуй, один только из возможных рядов. На основании материала, эти искомые семеро формируют семь вероятно-подобных:
В этом виде и форме и в этой проекции баня - лазня, лаз, пролаз, со своим входом-выходом на тот свет.
Идущий в баню поэтому, потенциально, не знает, куда попадет, и в каком - на каком ряду (= банном полке) окажется, и в каком виде оттуда вернется, если вернется.
Отсюда опасность бани, умело переворачивающей все свое. Поскольку баня еще и "юж. и запд. шар, мыльный пузырь (банька, умал.), купол, свод, круглая обвершка; от этого: баньки, глаза, шары, талы, буркалы; зап. дутая стеклянная посуда, пузатая бутыль; зап. тебека, кибека, кабока, гарбуз, тыква; банька, кольцо ипр. для прикрепы косы с косью. Каменная кладовая под баней, с баней, со (под) сводом." "Астрх. притон дикого кабана, место, куда он выходит из камышей поваляться и почесаться у камня, пня или кочки; тут его поджидают и бьют." [2, с. 45]
Отсюда же и ритуальная, избегаемая, в неурочное время и в прочие, т.е. не банные дни, ее нечистота.
Относительность жизненных банных возможностей, банных своих начал, предметностей и вопросов рождает свои, всякий раз новые, и не сугубо исследовательские вопросы. Кем хотят быть хозяева этой, в недавнем прошлом банно-кровавой, жизни с железно-каменными хватающими зубами и мохнатыми долгими лапами, какому банному ряду принадлежать и, собственно, кто они, на какой банной полке лежат?
Вопрос, уже столько раз поднимавшийся в русско-семейном домашнем литературно-филологическом (если бы только) раю-кругу - от Пушкина и до наших дней, - и так уже всем навязший! Но нет пока на него своего ответа.
Источники материала и словари:
1. Даль В.И. О повериях, суевериях и предрассудках русского народа. Материалы по русской демонологии. СПб., 1994
2. Даль Вл. Толковый словарь живого великорусского языка в 4-х тт. М., 1955
3. Зощенко Мих. Избранное в 2-х тт., том 1, Л., 1978
4. Маяковский Вл. Собрание сочинений в 12-ти тт., том 10, М., 1978
5. Народные русские сказки А.Н. Афанасьева в 3-х тт., М., 1957
6. Народные русские сказки не для печати, заветные пословицы и поговорки, собранные и обработанные А.Н. Афанасьевым 1857-1862 / издание подготовили О.Б. Алексеева, В.И. Еремина, Е.А. Костюхин, Л.В. Бессмертных, М., 1997
7. Словарь тюремно-лагерно-блатного жаргона / авторы-составители Д.С. Балдаев, В.К. Белко, И.М. Исупов, М., 1992
8. Персонажи славянской мифологии / сост. А.А. Кононенко, С.А. Кононенко, Киев, 1993
9. Русские заговоры / сост. Н.И. Славушкиной, М., 1993
10. Словарь русского языка в 4-х тт. М, 1981
11. ФасмерМ. Этимологический словарь русского языка в 4-х тт., т. 1, М., 1986
12. Чехов А.П. Собрание
сочинений в 12-ти тт., том 3, М., 1985