Собственно, активное функционирование знаков 'растительность' практически во всех пластах обрядовой песни европейских фольклоров — свидетельство того, что сама функция песни (свадебной, хороводной, купальской, колыбельной, коляды или погребального плача, величальной или корильной, и т.д.) заключается именно в моделировании динамическом — моделировании 'временивремени' данного обряда и соотнесении моментов обрядового действа с определенным 'временем' в цикличном 'пространстве-времени'этогообряда. То есть наличие в текстах песни тех или иных метазнаков кода 'растительность' и функционирование их в тексте, с учетом сочетаемости с другими традиционными знаками, позволяет при анализе уточнить отношение того или иного фольклорного текста к определенному циклу обрядов, а также соотнести его с определенным обрядом внутри цикла и с конкретным фрагментом его действа в динамике.

Но не только определение 'места' и 'функций' конкретной песни в 'пространстве / времени'обряда дает знание традиционного комплексного смысла метазнаков 'растительности': оно позволяет также определить интенциональную направленность текста, положительность или отрицательность его модально-сти, возможные валентные связи при дальнейшем развитии обрядового действа, с определением конечной его направленности. Здесь же не следует забывать о симулятивной и стимулирующей функциях песни в контексте обряда и соотнесении текста по этому параметру с одним из четырех этапов развертывания обрядового действия.

Причем симуляция 'качеств дерева' в песне предполагает или 'включение в круг своего = приобщение к своему' или 'приобщение к несвоему' / 'вытеснение чужого из своего родового', или 'присвоение (человеческим) качеств дерева (магических)', где присвоение традиционно уже тождественно обладанию ими, или 'демонстрацию качеств дерева' (данному субъекту на самом деле не принадлежащих; ср.: трикстерское — попасть палкой в галку или ворону; наломать дров; рубить сук, на котором сидишь; не по себе выбрать дерево — рубить; и т.д.). Тем самым фольклорная симуляция сиеминутна как фиксация 'качествдерева' (необходимых для достижения обрядовой цели, а потому желательных сейчас, на данный момент (этап) обрядового действа) в 'пространстве времени' обряда (и цикла).

Стимуляция же 'качеств дерева' (еще не присущих субъекту, но жизненнонеобходимых в дальнейшем и потому приобретаемых в процессе развертывания обряда, всегда приобщающего, инициирующего, поднимающего на более высокую ступень сакрального знания) в песне предполагает — по тем же пяти параметрам, что и симуляция, — постепенное приобретение нужного комплекса 'качеств дерева' в процессе развертывания 'времени времени' обряда (цикла) — для обретения качеств в будущем, для обладания ими на качественно более высокой ступени.

В пример приведем функциональную семантику различных 'пород дерева' в 'колыбельной' славян.

Напомним при этом, что 'колыбельная' так же, как 'потешки', 'игры', 'считалки', 'дразнилки' и др., относится к фонду сакральных текстов (называемых "детским фольклором") цикла обрядов 'пестованиядитяти' (первыесемьлетжизни).

1. При традиционном делении 'жизничеловека' (или — родового), 'семь' раз по 'семь лет' (а напомним, что это традиционно значимо для моделирования человеческого в мифологической модели мира, или ММ, как 49 + 1 = 50, или 'человеческий век'), эти 'первыесемь лет' (дитя - ребенок считается до семи лет от роду) соотносятся в 'видимом веке человеческого (родового)' с 'еще не человеческим' (потому что дитя = мертвоеродовое, еще принадлежит мертвым, умрет — Бог дал, Бог и взял; потому 'некрещеноедитя' = 'ничто', 'нежить', некая деструктивная воронка, поглощающая и уничтожающая все 'живое' и 'силужизни' - родового и вообще человеческого). В 'невидимом человеческом веке' (50 лет жизничеловека + 50 лет смерти человека), в мире-наоборот, в 'смерти' как зеркальном отражении 'жизни' — 'уже не мертвому человеческому' (но также — еще нечеловеческому), т.е. 'утробному периоду', а значит - 'жизни плода во чреве'.

2. Соответственно, с семи до четырнадцати лет (вторые семь лет жизни) функционально значимы как 'предчеловеческое' (незрелое, но обладающее ещезнаниеммертвых; ср. в сказке: семилетка) и как 'предчеловеческое (в мертвом)', или 'мертвое родовое, активное в развертывании свадьбы (вплоть до зачатия нового человеческого=родового)' - но уже при жизни в смерти (второе семилетие).

3. С 14-ти лет до 21-го года — 'человеческое незрелое, созревающее' (инициируемое, приобретающее сакральное знание = силу жизни рода); и, в контексте жизни в смерти (третьи семь лет смерти) — 'мертвое, хранящее силу = знание сакрального родового', активно в юношеской инициации (третьи семь лет жизни).

4. С 21-го года до 28-ми лет (четвертые семь лет жизни) — 'человеческое зрелое, сильное, продуктивное' (в семье; кульминация 'силы жизни родового') и соответственно 'семь лет смерти' — 'мертвое родовое как духи очага, хранители дома; продуцирующее силу родового —многочисленное и здоровое потомство'.

5. С 28-ми до 35-ти лет (пятые семь лет жизни) — 'человеческое зрелое, сильное, умелое (в бою и возделывании земли)' и 'семь лет смерти' — 'мертвые как хранители хлебов рода и сынов рода — на поле брани'.

6. С 35-ти до 42-х лет (шестые семь лет жизни) — 'человеческое (пере)зрелое, умелое, опытное, знающее' (пестуетдетей и внуков; лелеетсад как пространствородового, смотритзаскотиной и хозяйством = задомом; ср.: присмотр за парнями и девками на посиделках; присмотр за невестками, младшими сестрами-братьями в работе); и соответственные 'семь лет смерти' — 'мертвое родовое, помогающее (живым), либо карающее; обучающее, дающее советы' (ср.: сказка; представительство стариков в обрядовых действах — почетноеместо, предназначенное для мертвых своего рода).

7. С 42-х до 49-ти лет (последние, седьмые семь лет жизни) — 'уже нечеловеческое = старое, мертвое, непродуктивное, но опытное, знающее, обладает магической силой' (в поминальных обрядах 'стариков рода' чествуют наравне с 'мертвыми рода'; ср. также аналогичные ритуальные моменты в иных обрядовых циклах: 'святки', 'деды', 'петровки', 'дожинки', 'годы' (годоквасы; спасы); обряды, связанные с культом 'Николы'; в обрядовых циклах 'пасхи' и 'семика', наконец — в 'свадьбе' и 'проводахумершего'). И соответственные 'семь лет смерти' — 'мертвое родовое = первопредки и первые умершие рода' (приглашаемые = присутствующие в обрядах; угощаемые, почитаемые, ублажаемые; опасное, страшное = смертоносное; невидимоеприсутствие; гость, первыйвстречный, нежданный-негаданный).

'Один' год во 'времени (веке) жизни родового' (49 + 1) и (//) 'один' год во 'времени (веке) смерти родового' (1 + 50) соотносимы в традиции, по-видимому, с 'калиновыми мостками' (переходом через грань живого // мертвого, через реку = пограничное деструктивное пространство); очевидно, они взаимопротивоположны и параллельны: 'зачатие' /(//) 'смерть', 'похороны' /(//) 'родины', т.е. 'выход туда' (из жизни в смерть) /(//) 'выходсюда' (из смерти в жизнь). Ср.: 'нитьжизни' ® 'жизнь на волоске' (висит) и 'на волосок от смерти' (находиться); 'хвататься за соломинку' (утопая), 'спасительная соломинка' (последняя; надежда и помощь) - со стороны мертвых своего рода.

(Ср.: сказка "Пузырь, соломинка и лапоть" у русских и 'солома' как 'мертвое родовое' (мужское — в минувшей его жизни, в отличие от сена = женского - в минувшей его жизни) у европейцев, или 'тростник' культур Востока).

Можно говорить о полной соотнесенности этапов каждого семилетнего циклаобрядов в контексте общей психофизической модели 'человеческой жизни (в жизни // в смерти)'. Вероятно, их семь. Те же семь ступеней 'посвящения (в новое качество) = перехода', но уплотненные в 'пространстве времени жизни / смерти родового' и ускоренные во 'времени времени жизни / смерти родового' до 'одного года', присутствуют в переходных этапах (... + 1 и 1 + ...).

Именно в первый семилетний период у ребенка (объекта родового = дитя пестуемое) и объективного субъекта в контексте воспитания человека-личности и формирования у него общей психофизической модели — поведения, мироощущения, восприятия, чувственности и проч.) создается и закрепляется система мифологических представлений о мире и о человеке. Создается и закрепляется в строгой очередности и последовательности обрядовых этапов-действ, носящих игровой — забавляющий и одновременно познавательный, обучающий — характер.

Игра-действия (рук, ног, пальцев; перестановкапредметов или участниковигры), игра-песня, игра-сказка, игра-шутка (мир вверхногами или наоборот) — все они моделируют традиционный 'мир', конструкты которого семантически значимы в фольклоре и возможно осмысляемы на разных уровнях — с точки зрения мифологических представлений.

Поскольку каждый 'семилетний периодроста' сопряжен для 'дитяти' и его 'пестунов' (инициирующих — всех возрастныхгрупп) с традиционными ступенями = 'переходнымисостояниями' инициируемого, изначально соотнесенными и ориентированными в 'пространствежизни' (данного этапа — младенчества) со 'сторонамисвета' и динамическими векторами (назовем их условно "векторами роста"), то можно предложить следующую систему обрядовой ориентации сакральных текстов первого этапа "инициации силой жизни (родового)", т.е. от 'рождения' до 'семи лет':

1. Центр — родильныйплач; приговоры и заговоры-обереги'родин';

2. Север — гадания о жребии младенца; заговоры-обереги; колыбельные;

2 а. Вектор роста: приговорки; пестушки (для младенцев);

3. Восток — ручейки; хороводы (игры с песенным сопровождением на лугу, у значимого рубежа, родовой жизнедеятельности, - у околицы деревни, на берегу реки); загадки;

3 а. Вектор роста: поддёвки; корилки; дразнилки;

4. Юг — игры; заклички (напр., весны); участие в обрядах (пение);

4 а. Вектор роста: потешки; страшилки; небылицы;

5. Запад — заговоры; приговоры; (магические) скороговорки; участие в магических ритуалах взрослых членов рода (напр., доставание жребия ребенком, или дознание правды; ср.: устами младенца глаголет истина);

5 а. Вектор роста: поговорки; докучные; молчанки;

6. Север (снова) — считалки; жеребьевки; колыбельные (для младших); гадания; участие в обрядах самостоятельное (величанья и корильни 'коляды', где каждая возрастная группа ходит по дворам отдельно; и др.);

7. Центр (снова) — сказки (передача сакрального знания инициируемым — стариками рода и др. возрастными группами).

Как видим — семь ступеней 'посвящения = приобщения родовому'; все они соотносимы с качественно разными степенями проявления 'силы жизни (рода)' и различными уровнями младенческой инициации (пестования дитяти).

Итак, остановимся на отдельных метазнаках 'колыбельных' песен славян.

Они бывают разные: на сон; надолгуюжизнь; наздоровье; навырост; наутешенье (плачущего; обиженного — сиюминутно, или 'долей', т.е. судьбой). Приметами усыпления будут 'сон = дрема = коток = гули? = Угомон' (и другие операторы собственно 'смерти = сна', все покрывающей и утишающей). Заздравные будут описательными: таково, мол, вырастет дитя — по силе, красоте, уму, сможет то, да сможет это. Здесь сильны мотивы 'свадьбы' (ловитьрыбку; ключикина шелковомпоясе; запертыеворота; пиваварить — для женитьбы; и проч.). Возможно, сюда же отнесены 'гули' (как персонификация семейного счастья и супружеской любви, т.е. лада).

Очевидна ориентировка сакральных текстов 'колыбельной' на 'дитя-мальчика' (набор 'работ', 'атрибутика'; упоминание 'правого') и 'дитя-девочку' (то же — с противоположной семантикой, упоминание 'левого').

Оберегающие от 'болезни = смерти' (опасного, страшного) песни содержат указание на 'изгнание волчка' (т.е. серого волка), на 'убиение кошки', на 'отсылание опасного начала' (напр., котов — задремой; морозасо стужей), обращение за 'помощью' (к бабушке; дедушке; курам; и т.п.).

Утешающие в плаче — обещают ребенку 'радости' (игры, сласти, подарки, праздники), кормят многочисленными и яркими 'посулами', отвлекая от причины плача (обиды, недомогания, внезапного пробуждения-испуга).

Особо интересны 'колыбельные на вырост', в которых постепенно и поэтапно моделируетсябудущиймир подрастающего ребенка — называютсябудущиекачества (по мере приобретения), описывается, какдитябудет расти, возможные трудности жизни (раз проговоренные — они как бы миновали, т.к., по мифологическим представлениям человека, не могут случиться "повторно").

Но вернемся к 'породам дерева' и некоторым другим метазнакам ключевого кода'растительность' в "детском фольклоре" славян.

У русских, к примеру, 'калина', 'малина', 'греча' (и, соответственно, 'калиновыемостки') в 'колыбельной' моделируют 'пространствосмерти', (юного = сладкого = малинового).

'Лук' (горькаялуковица) — колыбельный посул "отцу-подлецу" (видимо, поется матерью, брошенной с младенцем его отцом) семантически значим в традиции как 'жизнь, идущая на убыль' (= непродуктивнаястарость; убываниедней жизни, приближение к смерти: ср. в загадке: "Сидит дед, во сто шуб одет; кто его раздевает, тот слезы проливает?" — Лук(овица).).

'Дуб' в 'колыбельной' — ориентир 'юга' как 'пространства времени мужскойзрелости, силы, продуктивности' (в будущем — для мальчика).

Если на 'дубу'сидит'голуб(ь)' (играетвотрубу золоченую, точеную —нашелкопеечку (грош = семя) — купилсумочку — насыпал в нее п(а)шенички — сварилкашки — накормил (своих уже!) деток), то моделируется грядущее 'счастье во браке' (а тем самым - продуктивная жена, многодетей, неиссякаемаясиламужского).

Если на 'дубу' — 'ворон', то моделируется история "бедногоМакарушки" (кувшинмедный разбит — ни воды, нипальчика — отморожен), тем самым дитя избегнет в будущем уже рассказанной (= пережитой; т.к. в мифолонических народных представлениях это - одно и то же) 'участи' (т.е. участи традиционной персонификации человеческой смерти - Макара = мертвогородового, мужскогонепродуктивного, бесплодного), либо своему дитяти, рожденному в бедной семье, мать желала бы "не плодить нищеты" (т.е. не плодить - не иметь своих собственных детей).

У русских же при ушибе ребенка 'боли'переводятна'березку' (в лес; на лису и волка), т.е. на 'молодое родовое', но одновременно оно же будет и 'мертвое родовое' (молодое умершее = заместитель молодогоживого; по принципу; дитя = ещемертвое = березка = молодое, ужемертвое; и, видимо, недавно умершее; либо — первая смерть в роду молодогонезрелого, добрачного).

'Береза' (в лесу = в пограничном пространствеживого / мертвого) моделирует 'пространствомертвогородового' (как мифическое пространство - времени / смерти).

В 'пестушке' (или ладушках) 'капустка' моделирует наращивание (прибывание) 'пространства и времени молодого женского (родового)' (добрачного, девственного), а 'красная репка' семантически значима как стимулирование (посулом) 'крепкого потомства' в браке и 'плодовитости'. Поется девочкам.

Или в 'прибаутке' пошли в 'лес' (охраняемый волком = деструктивным началом; и традиционным оператором Смерти) 'козел' за 'лыком' (= к липе), 'коза' — за 'орехами' (= в орешник). При этом семантически значимыми будут следующие традиционные смыслы:

'Коза' и 'козел' (= баба с дедом Петровок) при этом будут зооморфными персонификациями мифических славянских Дедов - и, как 'первопредкирода', требуютжертвы (или ее заместителя: лыка; орехов, т.е. специфических традиционных проекций мертвого человеческого - в первом случае, и мертвого родового - во втором).

'Липа' (из нее делается обычно — костыль, вместо отрезанной человеческой ноги, а так же в сказке - нога у медведя = смерти) как 'мертвое родовое' (сакральное, относящееся к первопредку и тотему; значимое как ни мужское, ни женское, либо как — андрогинное).

'Орешник' значим в это, как, собственно, и в других традиционных текстах и обрядах, как 'сила мужского в женском рода' (продуктивное, сакральное: значимо, в частности, в обрядах молодежи — на 'посиделках', 'святках', 'свадьбе' и др.).

'Осина' в 'прибаутке' о "войне грибов" моделирует 'пространство нечеловеческого', 'родовогомертвого' (тотемного, а значит и - первоначального).

Интересны также "деревянные" признаки 'мертвого = опасного, страшного, не своего = несущего смерть' в детских "комических" песнях - 'оберегах'. (В свадебных это будут

— гости, казаки, березовыколпаки, прискакалинаневестов двор (т.е. мертвое родовое, причем женское родовое, однако гости традиционно воспринимаются, прежде всего, как неженское = мертвое и мужское = молодое умершее = непродуктивное и березовое);

— от деструктивного женского, от "Оринушки бешеной", — "сидитбариннадубу..." (сидеть на нем в других жанрах песенного фольклора может ворон или удод);

— от чужой стороны — там мостыкалиновые, перекладкималиновые (т.е. с того света); как плачпо невесте.)

'Березонька надороге' не есть фоновый "пейзажный" элемент, как считают, к примеру, собиратели-фольклористы, а есть метазнак отмеченного места (места возможной и страшной встречи - с нечеловеческим, мертвым иневедомым), а потому 'береза при дороге' (и вообще - одинокая, на отшибе стоящая) = 'страшное, мертвоеместо' (поэтому далее в обрядовом тексте: бойся собаченьки и бабушки = кожевницы, рукодельницы).

У сербохорватов значимыми будут следующие метазнаки, моделирующие мир человеческого - живого и мертвого (инициации третьих 'семи летжизни'):

'яблоня' = центр'пространства времени своего родового' (невестиного);

'померанец' (апельсинноедерево) — в отличие от предыдущего метазнака 'пространства времени добрачного' этот — знак 'пространства времени предбрачного, созревшегодлябрака'.

'Розы' как знак 'девичества' (очевидно — второго 'семилетия', предчеловеческого и обладания магической силой-знанием).

Вероятна соотнесенность 'фиалки' (едва распустилась = первоцвет) и 'розы' (пышноцветет) как 'начала' и 'завершения' данного 'семилетия'.

'Ель'(ник) — 'мужское молодое, инициируемое, незрелое и еще непродуктивное' (связь с 'лесом', с 'мужским домом'). Так, 'ослепленный' (хитрой злойдевицей) бредет от 'ели' к 'ели': как 'непосвященное как незрячее, не готовое к браку и еще (уже; пока) мертвое'.

В основе южнославянских представлений о 'лесном доме' — 'балки из самшита и кипариса' (это знаки 'мужского мертвого'двухвозрастныхгрупп).

'Темная ракита' (среди Петроваполя ® обряды конца июня - началаиюля; ср.: восточнославянские Петровки) это — 'страшное место контакта с мертвыми' (несвоими, а также не только своего рода = опасность). При этом соотносить текст с 'троицей' из-за трех матерей с младенцами (солнце, месяц, дождь), на 'трех кроватях' (облаках?), как это делают обычно исследователи, неправомерно, т.к. мотив, в первую очередь, космогоничен и тяготеет к мотивам восточнославянских 'Козьмы / Демьяна', культового апогея 1 июля (симметрия обрядной триады 1 ноября - 1 марта - 1 июля).

'Граб' и 'терновник' (мертвоенепродуктивное — мужское и женское; видимо — для женского родового, мертвого), пространственные знаки - там, гдегора горуподпирает, а 'снег' и 'мороз' — круглыйгод, т.е. всегда, знаки 'пространства и времени мертвого родового' (а именно: женскогомертвого среди мертвого родового).

В то же время 'тополь' значим как 'мужское сильное, готовое к браку', или 'предбрачное' (жених).

'Явор' же (зеленый; клен; в черном лесу) — знак 'пространства временимолодого мужского - опасного, деструктивного, непродуктивного'. Это мотив 'разбоя', безудержного, бесшабашного и веселого. Последнее значимо как проявление силы (мужской деструктивной, аналогом которой традиционно является также сила сексуальная, эротическая).

В мотиве инцеста (брак брата и сестры) 'яблоко' и 'айва', поставленные в текстах рядом, как 'плоды деревьев одного рода и сада', семантически значимы в первую очередь как 'близость сестры и брата' (намек на инцест).

'Тис' (ср.: 'тёс' и 'тесать') значим традиционно как знак 'эротического' (молодогобрачного).

'Черешни' (в меду), 'персик' (в росе, сочный) — знаки 'готовности к браку', 'зрелости' и 'продуктивной силы молодого родового' (мужского / женского) = плоды (зрелые и готовые к употреблению, т.е. к поеданию как знаку сексуально-эротического контакта, между женским молодым и мужским сильным).

В том же семантическом ряду южнославянской 'свадьбы' — значимы и декодируются 'инжир' (мужскоепродуктивное) и 'гроздья' (виноград), как живое - сильное и продуктивное в своей зрелости. Ср.: 'черника' (в лесочке) как знак 'пространства времени мертвого', но 'мертвогомолодого' (ставшегомертвымдо брака). Тем самым всегда, как видим, в ритуально-обрядовых текстах песни суть 'плоды' = 'продукт растительности'.

Еще одна 'береза' (под ней на траве-постелиспитнепробуднолюбимая) как традиционный пространственный ориентир — знак 'пространства мертвого, молодогодобрачного'; в том же контексте 'река' — рубеж между 'миром тем и этим', и здесь значим, прежде всего, 'перевозчик', в 'ореховой лодке' (скорлупке?); при этом ореховая скорлупка = (уже) обесцененный 'смертью' метазнак 'свадебного' (коим является у славян и европейцев 'орех': сравним, к примеру, чешский сказочный мотив "три орешка", для девушки-сиротки и золушки).

'Дуб' (надмогилой) — знак 'убиенной мужской зрелой силы', 'лоза (винограда)' (так же над могилой) — 'сила мужского молодого, предбрачного нереализованного (мертвая)', 'роза' (опять-таки над могилой) — значима как 'смерть девушки-девственницы'. Символом же 'умерших любовников' (преждевременной смертью или же в один день и час) значимы также выросшие намогилахрядом'дуб' и 'сосна'.

Ключевой код'растительность' (и входящие в него собственно коды 'породыдеревьев') широко представлен и в песенном фонде фольклора украинцев, в том числе — в текстах 'колыбельной'песни.

Так, укачав дитя, мать пойдет (в долину) 'почервонукалину'.

'Калина' = 'женскоезрелое, нестарое, продуктивное, активноек мужскому'.

'Куст калины' — знак 'пространства активности женского по отношению к мужскому' (нередко — неверной жены; горькойвдовы).

В другом тексте 'своему' (дитяти) сулятся '(ягоды) малины', 'зреющие' (зрелые = сладкие; посул для девочки, чтобы выросла краснойдевушкой), 'чужим' же — 'зеленые' (зеленые = кислые или горькие; незрелые, а потому несъедобные, не пригодные для поедания).

Или другое, значимое в народной традиции, сопоставление - (и одновременно) противопоставление:

'дитя спеленутое' = 'цветочек в садочке',

'дитя в колыбели' = 'вишенка на вишне', где

'плат' (тканьпеленок) = 'сад' = 'пространство времени родового, родительского', а

'вишня-дерево' = 'колыбель' (а так же, согласно традиционным представлениям, = гроб и материнская утроба) = 'женское материнское — рождающее, продуктивное', и следовательно

'вишенка' = 'дитя-девочка' (отмеченное 'продуктивной силой женского = материнского'; нередко значимый знак 'девического, готового к браку', полного продуцирующей силы женщин своего рода).

Та же 'женская продуктивная сила' стимулируется в младенце, будущей женщине, если ей поется о том, что мать 'повесит колыбель на вишню', а сама пойдет 'жатьпшеницу'. При этом 'пшеница' семантически значима как сила женского родового - в отличие, к примеру, от 'овса' (силымужскогородового).

Посул 'плода' (ягоды) в 'колыбельной' является обрядовым 'актом передачи родовой силы' (мужской = грушаототца; женской = яблокоот матери).

При этом, если 'дитя' = 'соколик', то поется мальчику.

Чаще же 'яблочко' сулитсядевочкам (как плод женский, как плод родительского сада, 'яблочками' называются также девические грудки), 'груша' — мальчикам (как плод мужской и плод мужественности, знак мужской родовой силы и символ фаллического начала). Или же, напротив, им не дается: мал еще; ср. то же, но уже в контексте сексуально-эротической загадки: Висит груша, нельзя скушать? (Фаллос или гениталии.).

Мотив 'колыбели надереве', широко распространенный, в частности, в украинской 'колыбельной', интересен двумя аспектами:

1) приданием таким образом ребенку мифических 'свойств' и 'качеств' называемого в песне 'дерева' (тотема, либо родительского - мужского / женского) и стимулированием определенной степени 'проявления силы родового (продуктивного)' в будущем — с одной стороны;

2) и с другой, в ряде текстов, — магическим (так же стимулирующем, однако, в немалой степени, и симулятивным, т.е. воображаемым, предполагаемым и желаемым матерью) "перевешиванием колыбели" с 'дерева' на 'дерево', что свойственно 'колыбельной на вырост'.

В этом случае 'породами деревьев' (называемыми, перечисляемыми в определенной последовательности) моделируется 'пространство времени человеческого' (ребенка в будущем), с отражением перехода с одной ступени инициации на другие и постепенным 'проявлением продуктивной силы рода'.

Здесь же 'породы деревьев' являются знаками принадлежности инициирующих 'дитя' членов рода к той или иной возрастной группе, а также порядок их участия в инициации 'молодого незрелого (родового)' - соответствующий порядку перечисления, т.е. порядку появления этих метазнаков в тексте песни-колыбельной.

К первому случаю относится текст, где 'колыбель' (мальчика) вешается на 'попову грушу' (попову = магическиотмеченную и потому заряженную нечеловеческой силой мужского):

1) 'груша' будет 'цвести', 'дитя' — 'расти';

2) 'груша' — 'плодоносить', 'дитя' —'ходить' (как проявление наличиясилы родового);

3) 'груша' — 'опадать' (о плодах), 'дитя' — 'собирать' (приобщение, обретение).

Этим трем этапам 'качания' (укачивания в колыбели) соответственно - в будущем - будут (и должны - как результат ритуально-магического действа) соотнесены три этапа 'человеческой жизни': мужание (или взросление) - зрелость (в браке) - старение (или (у)мудрение - опытом жизни).

Повесить 'колыбель' (мальчика) на 'дубочек', сын станет 'соколом'.

Повесить (в темном лесе) на 'липу' = вверить ребенка защите 'мертвых своегорода' (будут птицы петь, навевать сон). С 'липы' падает 'коток' (разбился = утратилчастьдеструктивной силы) ® тогда только у него и можно отобрать 'красныйсапожок' для 'дитяти'.

(Это последнее - отмеченный знак 'проявления силы (рода)': отношение 'женского' к 'мужскому' = 'сильному'. То же будет — для мальчика — и посул 'пойти гулять, калину ломать', в другом тексте. Интересен в связи со сказанным текст, в котором 'красныйсапожок (котика)' надевают на сына (бежать гулять), причем 'чужим' (сыновьям) сулятся при этом 'груши' (но уже не фаллическое и сильное, а 'груши'-"дули" = мужское непродуктивное; здесь: мужское для мужского, в контексте инициации мальчиков в среде одногодков), а 'своему' (сыночку) — сулятся 'калачи' (т.е. девическое: женское молодое, готовое для мужского).

Повесить на 'дубу' (колыбельсына) означает придать в будущем своему ребенку:

— 'силу ветра' (т.е. силу деструктивного мужского, воинственного), как силу юности (бесшабашности),

— 'силу мертвых' (в этом контексте: пение птах = воспроизводство в потомстве), как силу старости (умудренности),

— 'силу солнца' (как отмеченное мужское, жизнеспособное и дающее жизнь), как силу зрелости (продуктивности).

Вероятно, 'колыбельная' о 'люльке из сухого дерева' (мотив жалости к "дитиночке") пелась

— либо 'сироте' вообще,

— либо 'ребенку, ставшему при рождении причиной смерти матери',

— либо 'ребенку больному (не жильцу на этом свете)'.

Здесь семантически акцентировано традиционное равенство 'колыбель = гроб'.

То же семантическое равенство оказывалось значимым и тогда, когда — больному ребенку, видимо, — пелись тексты о 'люльке из белого дерева' (сухого и мертвого), 'из березы'.

Или же, возможно, пелись они сироте, если мать при родах умерла молодой. Возможно, пелось все это бабушкой (повитухой - принявшей неудачные роды? - или же, что скорее, матерью умершей женщины-роженицы).

Основанием для такого вывода, кроме 'кровавыхслез' (изкоторых - как поется в песне - 'дитя'), служит также следующая значимая параллель:

— 'новую колыбель' можно сделать за 'минуту' (за "годину"; последняя семантически значима в песенном обрядовом фольклоре также как материнское чрево, даже как плод во чреве),

— а дитя не взрастишь за 'год' ("pik, два", т.е. за целую 'жизнь', т.к. 'год' традиционно равняется 'жизни (человеческой)').

А также в том же контексте значима оппозиция: "дитя для себя" — вместо дочери, внук (внучка) — "дитя для других".

Мотив 'битья прутом' ("дубцем"; т.е. палками?) в 'колыбельной' — симуляция обрядов инициации второго и третьего 'семилетий', здесь же, в тексте, он — только посул набудущее. 'Битье' придает инициируемому 'свойства'орудиябитья (прута):

1) 'дубовый' = 'мужская (и продуктивная) крепость'; соответствует силе зрелой; в браке или в битве (сексуальному, продуктивному);

2) 'березовый' = 'сила мертвого родового' (выносливость, крепость духа); соответствует силе юной; еще не продуктивной и пока принадлежащей мертвому (родовому), однако сильному (крепкому) и заряженному огнем (легко воспламеняемому, эротическому);

3) 'красной калины' = 'сила женского опытного, инициирующего молодое'; соответствует силе опытной (горькой и несъедобной), перезрелой, однако заряженной силой (многоплодностью родового, самого по себе мертвого и непродуктивного, но способствующего силе и множественности своего рода в будущем).

Обратим внимание на обычную для песенного фольклора "на вырост" троичность - не "образов" (как это ошибочно понимают собиратели-фольклористы), а ритуальных(магических) свойств, действий, оппозиционных пар, причинно-следственных звеньев и т.д.

При этом, в частности, 'бить, выбивать' традиционно значимо как:

1) 'вытеснение из уже живого (юного) смерти (мертвогородового)'

2) с одновременным приобретением им же 'силы жизни' (задатьжару; поддатьгоряченького; и т.п.)

3) и соответственно, конечно, - 'наносить удары противнику' (действие, имеющее в традиции также сексуально-эротическое осмысление, как ритуальное действие стимулирования родовой силы (мужской и женской - одной через другую, и наоборот), продуктивности и многоплодности).

Отсюда становится возможной в тексте песни такая семантическая цепочка: бить — выбивать — выкинуть на мороз — забрать с морозу (в хату, дом) — укачать в люльке. Она активизирует следующие традиционные оппозиции:

— тепло / холод (как оппозиция мужское / женское и живое / мертвое),

— действовать / бездействовать (обладать или не обладать силой жизни: новорожденное дитя и младенец, обычно до трех лет, принадлежат еще мертвым рода и сами воспринимаются - и являются в народных представлениях - еще мертвым, носителем смерти и заряженным силой смерти, а потому опасным для живых, взрослых и зрелых членов рода, потому ими и занимаются недавно родившие женщины, старики и дети, т.е. те группы родового сообщества, которые сами имеют отношение к смерти, близки ей или еще не очистились от соприкосновения с ней; при этом значимым является такое равенство как: беременность - роды - кормление грудью = жизнь в смерти),

— производить ритмические движения - интенсивно / замедленно (проявлять наличие силы жизни либо, напротив, отсутствие силы жизни).

Для славянских колыбельных, как мы продемонстрируем в дальнейшем на той же украинской традиции, продуктивность ключевого семантического кода 'растительность' проявляется также на уровнях 'травы', 'цветы', 'огородныерастения' и уже упоминавшиеся в данной работе 'ягодники', 'деревьевродительскогосада'.