Поэтические поколения в России.

Вопрос ставился следующим образом: относится ли Блок к поэтам другого поколения, нежели другие великие русские поэты 20 века, и если это не так, то где следует провести черту?

Мой ответ будет таким: да, было поколение поэтов взрослее Блока, но это поколение уступило место поэтам блоковского возраста. Я не уверен, что мне удастся это вполне убедительно показать, и тому есть две причины: во-первых, мое знание русской поэзии нельзя назвать удовлетворительным, во-вторых, именно потому, что блоковское поколение достаточно агрессивно боролось за свое понимание истории русской поэзии, даже самому старательному читателю пришлось бы достраивать общую картину с помощью воображения. В любом случае мне придется признать, что положение мое не слишком-то выгодно, настолько мои аргументы могут показаться слабыми по сравнению с моими утверждениями, настолько мне придется полагаться на интуицию. Могу только попробовать сказать в свою защиту, что плохое знакомство с родной поэзией я хоть чуть-чуть компенсирую достаточно сносным знанием творчества некоторых хороших английских поэтов, например, Шекспира.

Блок произносил свою пушкинскую речь в очень печальное для себя время, однако, я думаю, что не будет слишком большим преступлением не делать на это скидку, рассматривая эту речь как провозглашающую идеалы, которыми следует руководствоваться русскому поэту. Что касается собственно поэзии, то о ней в этой речи разговор исключительно поверхностный. Не будем говорить, что слова о черни, пытающейся поставить поэту преграду на пути внесения гармонии в мир -- пошлость, но скажем, что это во всяком случае на порядок примитивнее того, что сотней лет раньше писал в "Защите поэзии" Шелли, хотя и имеет немало сходства. В словах Шелли, пожалуй, больше смелости и оптимизма -- его отличное знание истории поэзии говорит ему о том, что на стороне поэтов всегда сила, поэтому слишком огорчаться о том, что в данный исторический момент поэзия считается делом несерьезным, он не собирается. Блок (хотя, конечно, важно время) в силу поэзии верит меньше, поэтому "враги поэзии" для него куда важнее. Собственно, назначение поэта, о котором говорит Блок, заключается в том, чтобы столкнуться с чернью. Насилие -- вот единственное достойное поэта дело.

Я не знаю, какой поэт лучше -- Шелли или Блок. Возможно, все-таки Шелли. Возможно, то огромное влияние, которое имеет Элиот на современную литературную критику, во многом вредно. Возможно, Элиот, обвиняя Шелли в пустоте и напыщенности его поэзии, был несправедлив. Но то, что Элиот вел разговор о поэтическом таланте Шелли, никого не смутило, поскольку помимо политических амбиций Шелли обладал еще и любовью к поэзии как таковой, его тексты подразумевали возможность ведения спора в чисто литературной плоскости.

Сравним две цитаты:

"чернь; от этой клички не спасает и смерть; кличка остается и после смерти, как осталась она за графом Бенкендорфом, за Тимоковским, за Булгариным, -- за всеми, кто мешал поэту выполнять его миссию."

"Мильтон обладал высокой степенью воображения, Каули -- развитой фантазией".

Первая цитата, само собой, из речи Блока, вторая -- из Biographia Literaria Кольриджа, где он доказывал превосходство воображения над фантазией. Элиот по поводу этих слов написал, что у Кольриджа сомнительная аргументация, поскольку первый поэт очевидно сильнее второго; если Мильтона заменить Спенсером, а Каули Донном, то в этих словах будет куда меньше убедительности. Можно, конечно, сказать, что Элиот реакционер, а его друг Паунд -- вообще фашист. Но одно заметно -- в словах Элиота, как и Кольриджа, заметна любовь к поэзии, в словах Блока -- нет. Можем ли мы когда-нибудь дождаться в русской литературе такого рода разговора о поэзии?

Нет, разумеется, сомнений в том, что Блок -- великий поэт. Я хочу обратить только внимание на два простых факта: во-первых, Блок считал, что насилие -- необходимое занятие для поэта, во-вторых вопрос плохого или хорошего вкуса он фактически не ставил. Это взаимосвязанные действия: объявить себя одновременно и больше, чем поэтом, и не поэтом вообще. Опять таки, не буду говорить, о том, насколько такой жест был со стороны Блока правилен, но одно уж точно можно сказать: он никак не может вызвать неудовольствия у публики. Не любящий поэзию человек может такому жесту только порадоваться, поскольку он совершенно не нарушает спокойствия: поэт делает ровно то, чего можно ждать от поэта.

Мне кажется, что в истории русской поэзии очень дурную роль сыграла идея Поэта. Того, который больше чем поэт. В двадцатом веке она выглядит анахронизмом. Валери или Элиот такого именования наверняка устыдились бы. Ни один английский поэт не стал бы подобно Ахматовой поощрять запись своих бесед. Это понятно, поскольку вполне достаточно примеров Шекспира и Сэмуэля Джонсона: первый был величайшим поэтом, но биографические сведения о нем практически отсутствуют, второй был поэтом посредственным, но его знаменитая биография делает его самым живым и остроумным человеком в английской литературе.

Мемуарная литература касающаяся русской поэзии двадцатого века удивляет своим общим духом скандальности. Может быть, я и ошибаюсь, но мне кажется, что в этом есть что-то уникальное.

Поколение Блока от следующего поколения отличается, как мне кажется, следующим образом: первое принимает игру в Поэтов, второе -- в Поэзию. Величайший представитель следующего поколения, безусловно, Хлебников. Он менее всего человек с биографией, его биография -- полная случайность, он в ней совершенно не нуждается. Я разумеется, не хочу сказать, что именно из-за антибиографичности Хлебников величайший поэт. Но нет ничего странного в том, что это совпало. Хлебников полностью поглощен поэтической истиной, говорить о его личности рядом с его стихами просто смешно. "Камни будут надсмехаться над вами, как вы надсмехались надо мной" -- и все. Какое может быть дело Хлебникову до тех, кто над ним надсмехается, если он знает, что на его стороне камни?

Есть два разных смысла слова "классичность": оно может означать стремление к формальному совершенству, а может – нормативность. Это в действительности очень разные смыслы. Валери сказал, что классик есть романтик, вполне овладевший своим ремеслом. Другими словами, он есть поэт, который в процессе совершенствования своих приемов отказался от тех из них, которые присущи романтизму. Нормативный же есть поэт, строго следующий определенным правилам. Дух нормативности есть дух comme il faut. Собственно, в этом смысле можно представить и классицизм в порнографии. Мне кажется, что Ахматова была классиком именно в этом смысле. Английские классики вроде Поупа были воплощением идеи о том, что поэт должен быть ловким рифмоплетом. Ахматова же была классическим воплощением романтической идеи значимости поэта. Я понимаю, что странно называть человека воплощением идеи, но так все в действительности и есть -- есть род писателей, являющихся в действительности простым слепком желаний своей аудитории. Английские классики были, безусловно, хорошими поэтами и ценителями поэзии, но у них существовал некоторый сдвиг перспективы, который до сих пор удивляет читателей: никто не может понять, как они могли позволить себе хлопать по плечу Шекспира или Донна и других поэтов-метафизиков. Мне кажется, что лет через сто-двести, когда каждое записанное слово Хлебникова будет цениться так же, как ценится сейчас каждое записанное слово Шекспира или Пушкина, читатели будут подобным образом удивляться: как Ахматова могла сказать, например, что Хлебников писал плохо до революции и хорошо после. Иначе как сдвигом перспективы нельзя объяснить и слова о том, что беда Есенина в том, что он из самородков, а про них можно сказать, что "относительно других они позволяют себе быть какими угодно, вести себя Бог знает как". Впрочем, Бродский, который писал письма Горацию и свысока говорил про Толстого: "что он знал, наш многотомный граф", являет собой пример более сдвинутой перспективы."

Я вижу следующие факты:

1) Ахматова не есть поэт с хорошим вкусом. Мне лично кажется, что она вовсе плохой поэт, но с тем, что вкус у нее был не идеальный, согласится почти каждый. В качестве образца безвкусицы приведу последние две строчки "Александра у Фив":

Но вдруг задумался и, просветлев, сказал:

"Ты только присмотри, чтоб цел был Дом Поэта"

2) Ахматова -- человек, немало сил потративший на то, чтобы выстроить определенную картину поэтической жизни своего времени и на то, чтобы точно обозначить свое место на этой картине.

3) Ахматова -- человек, имевший врагов, не гнушавшийся сплетни и считавший нормальным в меру возможностей активно воздействовать на литературу. Может быть, не совсем корректный, но производящий большее впечатление пример: Лидия Чуковская и Ахматова в каком-то разговоре сходятся с общей нелюбви к книгам Грина. В комментариях к этом разговору говорится, что Ахматове казалось, что Грин будто бы переводит с какого-то неизвестного языка. Маршак же, возглавлявший отделение Детиздата, говорил, согласно Чуковской, что Грин переводит на неизвестный язык. И поэтому не рекомендовал издавать его книги. Чуковская, конечно, не могла сравнить маршаковские переводы сонетов Шекспиров с оригиналом, -- мне лично кажется, что советы человека, сотворившего такое, немногого стоит -- но важно, что она это воспринимает совершенно нормально. В самом деле, плохая литература -- зачем ее издавать?

4) Число воспоминаний об Ахматовой бессчетно.

5) Совсем уже мелкий факт -- ученики Ахматовой заняты бесконечными ссорами.

Сама Ахматова сказала когда-то, что Белый, пишущий воспоминания о Блоке, -- все равно, что Дантес, вспоминающий Пушкина. Понятно, что вообще воспоминания Белого дают достаточно неверные представления о его времени.

Я лично вижу у Ахматовой четыре явные черты: авторитарность, комильфотность, поверхностность и глубокомысленность. Это, как мне кажется, черты того поэтического правителя, которого советское сознание заслужило. Я не могу судить о том, насколько могла повлиять Ахматова на современное восприятие поэзии. Во всяком случае, такое влияние вполне может быть очень велико. История показывает, что читательская публика почти во все времена во всех странах находится под гипнозом какой-нибудь сильной личности. Я слишком плохо разбираюсь в поэзии, чтобы понять как это на ней сказалось, но, например, легко могу вообразить, какие ужасные последствия для прозы может иметь серьезное влияние Набокова.

Я считаю, что Блок принадлежит к предыдущему поколению поэтов, но следующее за ним поколение не вполне вступило в силу. В наше время, когда даже приличные люди не стесняются говорить вслух слово "духовность", это поколение мало кому нужно. Самый очевидный показатель этого -- неопубликованность большого числа работ Хлебникова. Мне кажется, что со временем произойдет резкий переворот, поэзия снова из устаревающего элемента комильфотности превратится в "хлеб сладок", вкус к литературным скандалам пропадет. Так уже очень много раз случалось в истории.